Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
26 августа, суббота.
Закончив свою утреннюю работу в 11:20 и написав целую страницу, что не так уж плохо, я, пожалуй, могу позволить своему мозгу отдохнуть в этом более приземленном месте. Сегодня прекрасный день – один из дюжины за все лето. Думаю, я мало что рассказала из сумбурных и беспорядочных событий июня, июля и августа. Лето представляется мне разбитым посудным шкафом – так много осколков и терзаний. Но сегодня все хорошо, а вчера мы впервые ездили в Чарльстон на автобусе. В конце концов, надо уважать цивилизацию. Эта мысль пришла мне в голову на днях посреди одной из улиц Брайтона с видом на холмы. Люди суетились, сновали туда-сюда, толкали друг друга плечами; холмы плавно поднимались в вверх. Но я вдруг подумала, что это уличное безумие лучше личного – более смелое. Нужно идти вперед, а не быть случайной улиткой, ползущей вверх по холму, на формирование которого ушло 2000 лет. Но, смею заметить, эта мысль была навязана мне, ведь сама я люблю холмы.
В Чарльстоне все как обычно. Крики Клайва в саду слышно издалека. Несса появляется из-под огромного пестрого одеяла астр и артишоков; не очень радушная; немного рассеянная. Клайв рвется из рубашки наружу, садится в кресло и весь бурлит. Затем входит Дункан, тоже невнятный, рассеянный и сильно закутанный в свои желтые жилетки, пятнистые галстуки и старые синие пиджаки с пятнами краски. Постоянно подтягивает брюки. Взъерошивает волосы. Однако я не могу отделаться от мысли, что мы все вместе растем в душевной атмосфере, а не ползем в разные стороны. И почему бы тогда не встать в позу и не бросить им вызов, скажем, хотя бы в вопросе шляп и чехлов для стульев? Конечно, в возрасте сорока лет… Несса, которая концентрируется лишь на чем-то одном за раз, с какой-то пассивной агрессией, вызвавшей у меня тревогу, отвела Л. в сторону – главным образом для того, чтобы обсудить с ним свое отношение к Мэри. Мы с Клайвом очень похожи в нашем бессистемном общении с людьми. Мы не концентрируемся; нас легко одурачить и запутать лестью; мы расширяемся и сжимаемся, болтаем и сплетничаем; в характерах моей сестры и мужа есть нечто более спокойное, стабильное и решительное. Действительно, они оба могут определить отношения и придерживаться их.
Что касается Дункана, то ему, полагаю, для живописи нужен покой. Он бы предпочел все так или иначе уладить. Мы видели абсолютно черного кролика и абсолютно черного кота, сидящего на дороге с вытянутым хвостом, напоминающим ремешок.
«Это так называемый меланизм[866]», – сказал Клайв, что прозвучало очень забавно, а еще вызвало у меня симпатию к нему. Почему абсурдные пустяки так влияют на меня, в то время как гораздо более серьезные вещи не производят никакого впечатления? И разве можно представить себе подобное у других людей?
«Улисс» не нравится мне все сильнее, то есть я считаю его все более и более несущественным и даже не утруждаю себя тем, чтобы разбираться. Слава богу, мне не нужно о нем писать. Кстати, Марри нынче из кожи вон лезет, приплетая мое имя и умеренно хваля[867]. По-видимому, это означает, что он переезжает в Лондон; напрашивается на ужин; но как бы то ни было, люди должны вставать и приветствовать его, когда он входит в комнату.
28 августа, понедельник.
Я опять начинаю заниматься греческим языком и должна составить план: сегодня 28-е; «Миссис Дэллоуэй [на Бонд-стрит]» надо закончить в субботу, 2 сентября; с воскресенья 3-го по пятницу 8-го займусь Чосером; главу о нем надо закончить к 22 сентября. А потом что? Написать следующую главу «Миссис Дэллоуэй», если у нее таковая будет; будет ли она о премьер-министре[868]? Все это надо успеть до нашего возвращения – скажем, до 12 октября. Затем я должна буду начать главу о греческом[869]. Итак, у меня есть время с сегодняшнего дня, с 28-го по 12-е, то есть чуть больше шести недель, но мне потребуются и перерывы. А что я буду читать? Одну пьесу Гомера на греческом; немного Платона; Циммерна[870], Шеппарда как учебник[871]; «Жизнь Бентли[872]». Если читать основательно, этого хватит. Но какую пьесу? И сколько Гомера? Что из Платона? Впрочем, есть ведь антология. Из-за елизаветинцев все сведется к «Одиссее»[873]. И надо еще немного почитать Ибсена[874], чтобы сравнить его с Еврипидом[875], Расина с Софоклом, возможно, Марло[876] с Эсхилом[877]. Звучит очень научно, но ведь можно и развлечься, а если нет, то и продолжать не стоит.
3 сентября, воскресенье.
Возможно, величайшей революцией в моей жизни станет смена пера – больше не придется мучиться с этим старым деревянным обрубком – люди жаловались на почерк. Но возникает другая проблема: чем его заменить?! Сейчас я использую Блэки [авторучку] не по назначению, то есть макаю в чернила. Надо бы читать последнюю бессмертную главу «Улисса», но мне жарко от бадминтона в саду; Л. постоянно шумит над головой[878], а через 35 минут уже обед, после которого я переоденусь, так как придут Сэнгеры; люди меня раздражают. Все время до вторника теперь расписано, поэтому рискну предположить, что это последний шанс сделать запись.
Прогуливаясь по церковному двору в пятницу вечером, я начала формулировать мысль: «Как странно, учитывая, насколько впечатляющи эти сельские церковные дворы и насколько они распространены…», – когда мы увидели Дору Сэнгер в сопровождении дородной жительницы деревни. При знакомстве оказалось, что это Дафна[879] – 16-летняя, милая, с прилизанными волосами, кареглазая девушка в макинтоше. Теперь я представила ее в возрасте шести или десяти лет, когда Чарли еще купал ее. Мы виделись с Сэнгерами и в субботу, а сегодня, повторюсь, они придут вечером посидеть и полюбоваться видом. Вернее, Дора будет любоваться. Чарли предпочитает духовные пейзажи. И, надо заметить, темы для разговоров у нас не заканчиваются. Стоит мне только задуматься, какой была греческая спальня в эпоху Перикла[880], как Чарли живо ее описывает.
Чарли, повторюсь, живо описывает сцены, и Дафна тоже очень хорошо информирована; как же очаровательны молодые – будто новые метлы! Ужасно хочется заглянуть им
