Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

По приказу своего старейшины и ревкома Шакира Сами градом камней встретили дехкане орду. Всё население кишлака поднялось на плоские крыши домов, насыпало груды камней и открыло огонь из дедовских мултуков, едва басмачи подскакали к глухим глинобитнм стенам. Мужчины бросали и бросали камни, взмахивая руками до боли в плечах. Женщины собрались на крышах поодаль и кричали. Крик их, жуткий, пронзительный, нёсся над вершинами низких холмов, над скудными полями. Крик нёсся, как голос бедствия, как отчаянный вопль о помощи. Уже энверовокие всадники отхлынули и отскакали на безопасное расстояние, а женщины кричали всё так же ужасно, безнадежно. Они кричали так, зная, что гибель их неизбежна, что помощи ждать им неоткуда. Они переставали кричать только на несколько минут, чтобы по лестницам притащить в подо­лах платьев ещё и ещё камней. Но вот снова вспыхнул их жуткий крик. Ошеломлёные было отпором дехкан и пас­тухов, басмачи озверели и снова ринулись на кишлак. Ярость их не знала предела. Сопротивляться?! Они смеют сопротивляться? Ну, нет! Теперь тот курусаец, кого сра­зит сабля в борьбе, счастливую имеет судьбу. В красном тумане басмачам мерещились самые дикие, сладостраст­ные картины оргии, которую они учинят в мятежном селе­нии. Ни один не уйдёт от ножа и огня. Только бы вор­ваться в кишлак.

—  Ур, ур! Бей!

Дождь камней не остановил лавы всадников. Ушиб­ленные, сбитые валились на землю с коней. Из-под копыт вскакивали и упрямо бежали вперёд, лезли на стены, рычали. Курусайцы встречали забравшихся на крыши дубинами, вилами, кипятком,

И снова отхлынула волна штурмующих. Не удалось и на этот раз всадникам прорваться внутрь селения.

Все дороги в кишлак оказались перегороженными высокими дувалами, сложенными за ночь из блоков сы­рой глины. Не располагая достаточным количеством ору­жия, Шакир Сами нашёл способы самообороны. Он по­нимал, что курусайцам не миновать кары за истребление воинов Батыра Болуша. Шакир Сами решил: «И так погибать, и так смерть». «Эмир убежал, теперь новый кровопиец явился, — сказал он на собрании стариков, — чтоб ему ядом змеи подавиться. Гибель неминуема». Но в сердце дехкан теплилась надежда на спасение. Отряд Файзи не мог уйти далеко. Вдогонку послали верхового. Ещё больше всех радовало, что по слухам за горами шло сражение, Прибежавшие из степи пастухи говорили, что опять на западе появились островерхие, звездастые шле­мы. Быть может, они придут скоро. Быть может, удастся продержаться!

Шакира Сами охватило возбуждение. С необычайной лёгкостью он взбегал по крутым, шатким лестничкам на крыши и возглашал:

—  Каменный ураган, каменный дождь! Божья кара обрушилась на демонов, исчадье иблиса. Бей их —вырод­ков! Бей турецкого пришельца! О мусульмане, вспомните, что в дни священных праздников у гроба пророка Мухам­меда благочестивые паломники в долине Мина свершают обряд метания камней против нечистого духа. Кто такой Энвер, как не нечистый дух, несущий разорение, несчастье, черную гибель таджикскому народу. Метайте же камни в дьявола, отгоните его. Крепитесь, идёт подмога!

И Шакир Сами поспешно спускался по лесенке, бе­жал в соседнюю улочку и лез на другую крышу. Он ве­рил, что сын его Файзи услышит выстрелы, узнает о бе­де курусайцев и прибудет на помощь.

Бледные, осунувшиеся от бессонной ночи старейшины не то кивали головами, соглашаясь, не то качали в знак отрицания — кто их знает. Все они держались поближе к Шакиру Сами, все они дрожали в своих тощих рваных халатах. Большинство не скрывало своего страха. Ничего зазорного они в этом не видели. Вон какая чёрная сила надвинулась на жалкие домишки кишлака.

— Позвольте мне сказать, — лязгнув зубами, загово­рил бай Тишабай ходжа.

Все посмотрели испуганно, недоуменно на его пожел­тевшее, измученное лицо. Бай Тишабай ходжа не являл­ся старейшиной Курусая, несмотря на своё богатство. Его считали пришельцем и не приглашали никогда на совет старейшин, да он и сам не ходил, предпочитая отсижи­ваться в своей михманхане и давать советы оттуда. Но сейчас он сам притащился на своих обожжённых, иска­леченных ногах на совет, открывшийся на одной из крыш.

—  Зачем нам спорить со львом, — продолжал Тиша­бай ходжа. Пойдите поклонитесь Энвербею, склонитесь в поклонах — вот и головы сохраните.

—  А ты откуда знаешь? — спросил Шакир Сами с внезапно возникшим подозрением.

—  Знаю? — вдруг стал заикаться бай. — Нет... я... мы... думаем... мы... я..

—  Нет, теперь нам голов не    сносить, — сказал Шакир Сами. — Наши люди — не покорные люди. Наши люди смелые, горячие. Давно, очень давно они пришли в Курусай с гор. Три года стояли страшные зимы, три года не таял снег, сады погибли, поля не родили. Пришлось прийти в долину, просить у бека земли. Завёл себе бек новых подданных.  Получал  исправно  с них  налог. Раз приехал бекский амлякдар и говорит: «А теперь давайте ещё!» Спра-шивают его: «А ещё что?» «Давайте по пуду пшеницы на подарок беку». Сказал амлякдар и пожалел. Как закричат женщины, как набегут... Потре­пали ему бороду, почти всю по волоску выщипали, из­рядно лицо поцарапали, поколотили... Давно это было, очень давно. Но с тех пор про наших курусайцев пошла слава такая, что налогосборщики к нам стали ездить с неохотой. Кому охота, чтоб ему бабы глаза выцарапа­ли да бороду выдернули?! И так чуть что, бывало, муж­чины соберутся, поохают, подумают и решат: «Бек приказал — придётся повиноваться. Против силы не пойдешь». А женщины соберутся вокруг и кричат: «Эх вы, слабо­сильные слюнтяи. Где ваша гордость, где ваша честь?! Попробуйте домой прийти, под одеяло не пустим!» Что ж, страшно — не страшно, а бекские люди с чем при­едут, с тем и уедут: им на небо покажут, на горы пока­жут, на степь, и говорят: вот наверху аллах живет, а в степи дорог много. И так вежливо — без крика, без шума — людей бекских выпроводят. Наезжал и бек с силой большой. Били курусайцев, головы рубили, но только с бабами справиться не могли. Как пойдут камнями швы­ряться, масло кипящее с крыши лить, палками колотить, тут никакие беки не выдерживали, отъезжали. Недаром прозвали курусайских баб воинами. А забыли бека Даулят Парпи, который над нашей девицей надругался? Что с ним наши курусайцы сделали? Неудобно сказать, Взял его эмир к себе на службу в евнухи... А что мы, курусайцы, сказали, когда гиссарский бек прислал своего есаула требовать тридцать коней для воинов сражаться с большевиками. Кому охота свою последнюю лошадь отдать?! «Ослы, носящие поклажу, лучше людей, при­тесняющих ближних», — так мы сказали есаулу. Ни одной лошаденки бек не получил, а есаул его еле-еле ноги из Курусая унес, радуясь, что остался жив. Эмира мы не боялись, бека не боялись, амлякдара не боялись, Батырбека и Ибрагима не испугались и Энвера не по­боимся. Сегодня каменный буран на головы врага обрушим и завтра обрушим. Не запугает нас Энвер.