Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

Конечно, бай не рассказал, что превращение его в потомка пророка —ходжу — стоило ему кругленькой сум­мы в две тысячи тенег, поднесённой настоятелю собор­ной мечети в Гиссаре. Не рассказывал Тишабай ходжа Энверу и об обстоятельствах, при которых он, обык­новеннейший базарчи, достиг столь высоких духовных степеней и оказался вдруг потомком самого пророка Мухаммеда.

Тишабай только со злобой рассказал о всех случаях непокорства и богохульства, какие ему удалось запри­метить за курусайцами.

Особенно он расписывал, как курусайцы за его спи­ной частенько повторяли изречение Навои: «Скупой не попадет в рай, будь он даже Курейшитом (то есть из рода пророка). Щедрый же пойдёт в рай, даже если он негр». Тишабаю ходже очень хотелось попасть после смерти в рай. Он напомнил, что сын этого смутьяна Рев­кома Шакира Сами Файзи — эх, подох бы он молодым — сейчас большевистский командир, что это он науськал мирных пастухов и нищих голодранцев оказать сопро­тивление Энвербею... Большевики они все.

Но Энвербей уже не слушал. Убедившись, что Тиша­бай не желает, да и не способен на такое дело, как убийство старика-смутьяна, Энвербей распорядился:

—  Вздуйте этого враля и болвана и пусть провали­вает отсюда.

Тишабая повалили на землю и дали ему двадцать палок.

—  Так его, так, — хрипел Энвербей. Казалось, ему только и нужен был   кто-то, чтобы выместить всю свою злость и ярость. Он бегал по шатру и сжимал кулаки. Он скрипел зубами. Ужасная ошибка с этим Курусаем.

А одна ошибка влечет неуклонно другие. Пока зять халифа, меч аллаха, Энвербей, сражался с бедняками и пастухами Курусая, красные внезапным ударом опроки­нули банды, охранявшие переправы на Вахте. Главное ядро энверовской армии оказалось почти в окружении. На холмы к северу от Курусая прорвались вечером коммунистические добровольцы Файзи. По всем законам войны надо было выводить свои войска из-под удара. Но как оставлять курусайцев безнаказанными? Всё в голове Энвербея мутилось при слове «Курусай!». Он хотел уже сам вскочить на коня и во главе всей своей армии обрушить удар на ничтожный кишлак. Самому резать, рубить, жечь! Тогда страх сожмет железной рукой горцев. Страх! Какое замечательное средство держать в повиновении слабые души... Нет, Энвербей не верил в уважение народа, только — в страх!

Он всё ходил и ходил взад и вперед, а курбаши, мрачно сопя, пили без конца зелёный чай и... молчали. О чём они думали? Какие мысли шевелились под их каменными лбами? Не затевали ли и они измену? Кто их знает.

После мучительных и долгих раздумий в два часа после полуночи Энвербей приказал армии ислама от­ступать.

—  Они уже наказаны страхом, — вдруг приказал он объявить во всеуслышание, — а проливать кровь своих мусульман я не хочу. Дарую милость    и снисхождение неразумным. Кишлаки должны жить в мире: там, где ешь соль — солонку не разбивай!

Шакир Сами долго не верил. До утра он не уходил с крыши, смотрел в ночь и всё слушал. Непрерывно к нему прибегали люди со всех концов кишлака и сооб­щали:

—  Тихо стало, товарищ Ревком!

—  Прислушайтесь, Ревком, они ушли.

Старик не верил в тишину ночи.

И только утром, когда рассвело, когда собственными глазами Шакир Сами убедился, что энверовская орда исчезла, он бессильно опустился на глиняную корку крыши и проговорил:

—  Вот, Энвер! Во тьме не говори: я рассмотрел; о том, чего нет в руке, не говори: я получил! И вот ты, великий военачальник, трусливо убежал от Ревкома-бед­няка. Ха! Из рода в род, из поколения в поколение не забудет народ твоего позора Энвер-собака.

Радостными криками встретили восход солнца курусайцы. Они победили.

Энвер отказался от штурма Курусая совсем не из великодушия. Все дрожало у него внутри от ярости.

Разведчики донесли, что красная конница перевалила хребет.

Он отказался дать бой за Дюшамбе — важнейший узел стратегических дорог и опорный пункт, закрывав­ший путь в глубь Горной страны.

В горах, вступив на проложенную тысячелетиями ногами людей и копытами вьючных животных тропу, крайне трудно, почти невозможно свернуть в сторону. Горные тропы, проходы, перевалы определяют направле­ние всех военных действий, басмачи отлично понимали это. Они оставили Дюшамбе и кинулись на юг по по­следней оставшейся дороге. Имелся ещё путь на восток, но Энвербей не воспользовался им — отступить на во­сток значило — дать возможность красным окончательно отрезать армию ислама от границы, от баз снабжения. Разрушая всё, что только можно разрушить, сжигая всё, что только можно сжечь, воины ислама кинулись через Пулисангинскую переправу в Бальджуанское бекство.

Энвербей распорядился жечь мосты и ломать овринги.

Этот приказ ужаснул горцев.

Построить мост через бурную неистовую горную — великий труд, великий подвиг. Недаром такие зыбкие, висячие над бездной сооружения красноармей­цы называли «чёртовыми мостами». Загруженные кам­нями, увязанные верёвками бревна выдвигаются одно над другим и где-то над бездной скрепляются на живую нитку грубо вытесанными досками. По такому чёртовому мосту может проходить за один раз только один человек, ведя медленно и осторожно единственное вьюч­ное животное, да и то при быстром движении он начи­нает так угрожающе трещать и раскачиваться, что кру­жится голова, особенно, когда под ногами сквозь щели и прорехи в  досках видна далеко внизу клокочущая стремнина реки. Переправа по такому мосту даже не­большого отряда в двадцать-тридцать человек отнимает часы, а что говорить о больших воинских соединениях. Бывали случаи, когда разрушение такого моста отрезало целые районы Горной страны на многие месяцы. Раз­рушение моста — величайшее злодейство. Человека, виновного в таком неслыханном преступлении, зашивали в согнутом положении в козью шкуру и бросали на солнцепек. Кожа ссыхалась, стягивала тело, и человек бесконечно долго умирал в несказанных мучениях. В более близкое к нам время преступник навеки изгонялся из родного селения. Его считали умершим. Его жену выдавали снова замуж, дом и имущество забирали наследники.

Стон прошел по кишлакам Горной страны, когда стало известно, что басмачи жгут мосты на горных реках. Проклятия посыпались на голову Энвербея. Титул зятя халифа в устах многих теперь звучал руга­тельством.

Но Энвербей уже меньше всего беспокоился о своей популярности. Вырвавшись в плодородные районы Бальджуана и Куляба, он приводил в порядок свою потрепанную армию.

Глава двенадцатая. ПРИЗНАНИЯ    ЛЮБВИ

                                                 Дело юноши легче —  он перелет­ная птица,