Агония и возрождение романтизма - Михаил Яковлевич Вайскопф

его широко известном сочинении «Adversus haereses» (XXIV–XXXI). Имеется в виду повествование о Симоне-маге («волхве»), который утверждал, что из публичного дома в Тире выкупил падшую Елену Прекрасную (= божественная Мысль, София) и сделал ее своей женой. Всячески усложнив канву сюжета, гностицизм отождествил плачевное превращение небесной Софии в блудницу (она же в других изводах Мария Магдалина) с роковой утратой ею этой самой Мысли; спасти ее предназначено гностическому Избавителю. Явственный отголосок указанной мифологемы мы и встречаем в гоголевском показе развратной и глупой красавицы: «Как будто вместе с невинностью оставляет и ум человека». Через много лет Достоевский в «Преступлении и наказании» (1866), следуя той же сюжетно-символической схеме, изобразит взаимоспасительный союз раскаявшегося героя с трогательной проституткой Соней – то есть Софией, а целительный гнозис заменит Евангелием.

Как отмечают Йонас и ряд других ученых, по мере развития мистических доктрин в них неизменно усиливается тенденция к психологизации и интериоризации мифа, субстанцированные силы и персонажи которого становятся знаками духовной реальности самого визионера, претерпевающего процесс становления. Это обстоятельство нам потребуется учесть при обращении к «Незнакомке» Блока. Предварительно необходимо произвести и кое-какие добавочные экскурсы историко-литературного свойства.

* * *

Разработанный в «Незнакомке» сюжет о пьянстве как способе постижении истины знаком не только русской, но и, конечно, европейской литературе, где он развивался, видимо, при условно-ориенталистском содействии. Приведу несколько примеров, релевантных для рассматриваемого стихотворения.

Первый из них заставляет вернуться к Семену Боброву. Будучи убежденным масоном, тот деятельно развивал в своем творчестве софийно-метафизическую и натурфилософскую топику, отозвавшуюся и в позднейшей русской поэзии (вплоть до «космистов» Пролеткульта, Заболоцкого, Ходасевича и др.). Знакомство Блока с его произведениями вполне допустимо. Литературу XVIII – начала XIX века он знал отлично, хотя в целом ее не любил. Исключение он делал именно для представителей мистически настроенного масонства, которое противопоставлял плоскому рассудочному Просвещению[361].

К фигуре Боброва его внимание могли привлечь и некоторые биографические обстоятельства, созвучные поведенческому стилю Блока в тот его «ресторанный» период, когда была написана «Незнакомка»[362]. Бобров, как известно, страдал алкоголизмом, за что подвергался постоянным насмешкам, в первую очередь со стороны своих литературных недругов[363]. Отбиваясь от их них, он в 1805 году написал апологетическое стихотворение, поставив к нему эпиграфом те самые слова, которые через столетие станут ключевым мотивом «Незнакомки»:

ПЕСНЯС французского                                                        In vino veritas etc.В вине вся истина живее,Пословица твердит давно,Чтоб чарка нам была милее,Бог истину вложил в вино;Сему закону покоряюсь;И я за питуха сочтен;Все мнят, что я вином пленяюсь;Но нет – я истиной пленен.Все мнят, что сроду я охотыК наукам скучным не имелИ, чтоб пожить мне без заботы,Я ставлю прихотям предел;Всяк думает и в уши трубит,Увидевши меня в хмелю:Он в рюмке лишь забаву любит;Нет, братцы, истину люблю.Всяк думает, что пламень страстныйПодчас мое сердечко жжетИ что молодки только краснойДля счастья мне недостает;Так, подпиваю и с молодкой;И все шумят, что я хочуИскать утехи с сей красоткой;Эх, братцы! – истину ищу[364].

Блоковский сюжет предвосхищен был и «Вакхической песней» другого русского масона – В. Теплякова (1836), особенно ее 6-й строфой:

Когда с летом жизни для наших сердецРазгул милых шалостей гибнет,К бутылке мы рвемся душой наконец,И вдруг постигаем, – но кто ж не постигнет, —Что истины яркой теперь, как всегда,На дне лишь бутылки играет звезда?

В стихах Блока, написанных в пору «Незнакомки» и вслед за ней, тоже присутствует сочетание звезды, вина и отчаяния, близкое к тепляковской «Песне»: см. «Там дамы щеголяют модами», «В октябре» («Давно звезда в стакане канула, – / Ужели навсегда? / … / И вот душа опять воспрянула: / Со мной моя звезда!»); ср. «Холодный дом», «Снежное вино» и некоторые др.

Еще один текст, воздействие которого, на мой взгляд, наиболее ощутимо в «Незнакомке», принадлежит Генриху Гейне, одному из любимейших поэтов Блока[365]. Это стихотворение «Im Hafen» («В гавани»), предпоследнее в цикле «Северное море» (часть книги «Путевые картины», 1827). Сам цикл, построенный на маринистски-романтической тематике, – корабли, странствие по миру и истории, мифология и любовная ностальгия – открывается в стихотворении «Krönung» гимном «юной царице»; черты последней, как и некоторых других героинь Гейне, можно опознать в блоковской Прекрасной Даме. Отголоски «Северного моря» вообще легко различимы у Блока – см. хотя бы «Ночную фиалку», «Ее прибытие» и др. (порой он, правда, вступает в прямую полемику с Гейне – ср. стихотворение «Ночь. Город угомонился» (1906) и «Fragen»). К числу мотивов, отразивших это влияние, примыкают, вероятно, и «плывущие корабли», запечатленные на стенах кабачка в пьесе «Незнакомка»[366]; здесь же, в сцене повального, чуть ли не вселенского опьянения, угадывается и скрытая цитата из концовки «Im Hafen». У Блока сказано: «Все вертится, перевернется сейчас. Корабли на обоях плывут, вспенивая голубые воды. Одну минуту кажется, что все стоит вверх ногами». Ср. комическое финальное опьянение у Гейне, когда шатается, колеблется (taumelt), вместе с героем и хозяином погребка, Иордан, качается «бессмертная душа» героя и, наконец, в последней строке «вертится (dreht) весь перепившийся мир».

Но гораздо более впечатляющие переклички содержатся не в пьесе, а именно в стихотворении «Незнакомка». У Гейне «человек, достигший гавани», пьет рейнвейн «в славном погребке бременской ратуши» (im guten Ratskeller zu Bremen). Мир «уютно и мило отражается в бокале, и плещущий микрокосм солнечно (sonnig) вливается в жаждущее сердце». В «Незнакомке» дано более торжественное развитие солярной символики вина, вливающегося в душу: «Глухие тайны мне поручены, / Мне чье-то солнце вручено, / И всей души моей излучины / Пронзило терпкое вино».

Дальнейшее расширение вселенских видений сопряжено в тексте Гейне со сменой точки зрения, с переходом от третьего лица к первому (ich): «Все вижу я в стакане: / Историю древних и новых народов, / Турок и греков, Гегеля и Ганса, / Лимонные рощи и вахтпарады, / Берлин и Шильду, и Тунис, и Гамбург, / И прежде всего образ [Bild] моей любимой, / Ангельскую головку [Engelköpfchen] на золотом фоне рейнвейна (на деле «auf Rheinweingoldgrund» включает более сложные коннотации, не учтенные в имеющихся переводах и связанные, в частности, с иконописью; но grund – это также «дно», «основа», «почва». – М. В.). О, как прекрасна, как прекрасна ты, любимая! / Ты как роза», – но тут же уточняется, что любимая подобна не розе Шираза или Сарона, а «розе» погребка, то есть самому рейнвейну («роза из роз»).

О том, насколько значимым оказалось для Блока цитируемое стихотворение, свидетельствуют и более поздние реминисценции из него при обращении к канонически-амбициозной теме всемирности русского человека в «Скифах». Там, среди прочего, воскресли «лимонные рощи» из «Im Hafen», а место немецких «вахтпарадов» (Wachtparaden) заняли рифмующиеся с