Королевский двор в Англии XV–XVII веков - Коллектив авторов

В XV в. легенда обрастает дополнениями. В продолжение прежнего рассказа сообщалось, что Беккет якобы передал на хранение флакон с маслом монаху из монастыря св. Киприана в Пуатье с напутствием, что тот должен будет объявить о хранении у него такой святыни лишь в подходящий момент, а именно, когда ему поступит знак от короля язычников. Тот, узнав от своих демонов о существовании флакона, осознав всю степень опасности этого дара для ему подобных, примет решение отправить на поиски сосуда воина-язычника, христианина и собственного сына. Как и положено, в рассказах подобного рода, воин– язычник при таинственных обстоятельствах погибает, а христианин и сын короля находят сосуд с маслом и доставляют его сначала германскому королю, а затем Жану II, герцогу Брабантскому. Последний привозит флакон в Англию и преподносит его своему зятю Эдуарду II с намерением, чтобы тот использовал его при своей коронации. Однако ближайшие советники короля отклонили эту идею, сочтя рассказ герцога Брабантского сомнительным. Девять лет спустя король вспоминает о масле и, согласно одной из версий, направляет своего посланника в Авиньон с тем, чтобы папа Иоанн XXII разрешил его сомнения и позволил ему использовать содержимое флакона по назначению. Решение папы оказалось осторожным: королю позволили использовать масло, но только в строгой тайне. Решение понтифика показалось Эдварду II весьма сомнительным и, судя по всему, сосуд вместе с содержимым перекочевал в королевскую сокровищницу в Тауэре. Там он оставался вплоть до того момента, когда Ричард II случайно наткнулся на него при поисках одного утраченного медальона. Описание священного сосуда в этом случае несколько отличалось от того, которое восходило к ранней легенде. Это был лишь всего небольшой пузырек, вставленный между двумя крыльями золотого орла. Любопытна одна деталь: к самому сосуду была прикреплена небольшая цепь, позволявшая носить его, подобно реликвиям, на шее[944].

Известно, что Ричард II обратился к архиепископу Кентерберийскому с просьбой совершить помазание, но тот отказался, сославшись на то, что только помазание, осуществленное в момент коронации, может обладать чудодейственной силой и остается неповторимым. При этом вера короля в чудодейственную силу содержимого флакона была настолько сильна, что он взял его с собой в Ирландию, повесив на шее[945].

Возвратившись из похода, король не расстается с реликвией, но архиепископ Эранделл, ставший к этому времени одним из его злейших врагов, завладевает священным сосудом на том основании, что «на то не было божественной воли, чтобы он [Ричард II] был помазан этим маслом, и что оно на самом деле предназначалось другому». Священный сосуд оставался в ведении архиепископа «вплоть до коронации нового короля [Генриха IV], который первым из всех английских королей был помазан этой благоухающей жидкостью»[946].

К середине того же столетия св. сосуд Томаса Беккета обрел свое место в самой церемонии: его стали хранить в Вестминстерском аббатстве и именно оттуда его доставляли для коронации. Сосуд нес епископ в парадных одеждах, перед которым представители капитула несли крест и свечи, и именно таким образом отряженная процессия доставляла святыню к алтарю в соборе св. Петра. Как только процессия достигала короля, сидевшего в кресле напротив сооруженного по случаю подиума, он вставал и приветствовал доставленную часть коронационных инсигний.

В 1440-х годах элементы и порядок доставки св. флакона в церковь св. Петра были зафиксированы в новом регламенте, известном как Liber Regie Capelle[947], отражавшем также ту часть церемонии, которая была связана с приготовлениями в королевской часовне. Уже тогда очевидно сосуд заново обрел прежнее оформление и был помещен в специальное отверстие между крыльями фигурки золотого орла. Ричард III окончательно закрепил право на хранение флакона за Вестминстерским аббатством, и после его смерти сосуд окончательно вошел в состав королевских регалий[948].

Церемония преподнесения монарху меча, как уже отмечалось, символизировала вручение ему власти над королевством. Среди всех мечей, используемых в церемонии, первенствующее положение занимал меч, известный как Curtana: под таким названием он впервые официально упоминается в 1377 г. и затем опять фигурирует в 1399 г. как «главный меч королей Англии»[949].

Очевидно, источник подобных представлений о символической функции Curtana следует искать в церемониальных обращениях к англосаксонским королям, характерных для Второго коронационного чина, в которых при вручении меча обычно подчеркивалось, что его использование возможно только в интересах церкви и для того, чтобы с ее согласия вершить правосудие над мирянами[950]. Отношение к Curtana как мечу правосудия уточняется в литургическом сценарии коронации Генриха IV, где в соответствующих рубриках, относящихся к церемонии вручения меча, акцентируется обломанный клинок как символ христианского правосудия[951]. Именно там впервые встречается ассоциация Curtana с мечом Тристана.

Корни этой ассоциации, очевидно, восходят к началу XIII в.[952] Именно тогда в легенду о Тристане и Изольде включается сюжет с поединком знаменитого героя и Морхольта – шурина короля Ирландии, требовавшего, как известно, выплаты дани с корнуоллского правителя Марка, при дворе которого Тристан добивается почета и уважения. Выступив защитником своего покровителя, Тристан убивает Морхольта, но при этом обламывает клинок, острие которого остается в кровоточащей ране противника[953].

Начиная с конца XIV в. Curtana как меч королевства начинает регулярно фигурировать во всех процессиях сразу же за тремя мечами (Ланкастерским, мечами терпимости)[954]. При этом и у Аска, и у Фруассара Curtana, покрытая белой материей, перетянутая золотыми лентами, фигурирует в процессии между короной, скипетром и державой, с одной стороны, и тремя другими мечами, с другой. То, что меч был скрыт в ткани, символизировало, вероятно, что шедший вслед за ним кандидат на царство еще не стал в собственном смысле королем. Во время самой церемонии коронации меч, очевидно, доставали из материи, поскольку вручали королю уже непокрытым[955].

Вплоть до начала правления Тюдоров местом хранения королевских регалий оставалась усыпальница Эдуарда Исповедника. В конце XV – начале XVI в. происходят значительные изменения, связанные с попыткой канонизации Генриха VI[956]. Несмотря на провал этого проекта из-за сложностей в отношениях между Англией и папской курией, Генрих VII не оставил намерения увековечить память знаменитого предка: в Вестминстерском аббатстве начались работы по строительству часовни– усыпальницы Генриха VI, куда его останки в скором времени и были доставлены из Виндзора. Уже к 20-м годам XVI в. часовня Генриха VI постепенно превращается в династическую усыпальницу Тюдоров. Подобно тому, как их предшественники собирались вокруг усыпальницы Эдуарда Исповедника, Тюдоры объединялись, почитая останки Генриха VI. Именно с того времени королевские регалии начинают хранить раздельно. Усыпальница Эдуарда Исповедника остается по-прежнему местом, предназначенным для большей части инсигний. При этом одна из основных регалий – корона Эдуарда Исповедника переносится в построенную часовню Генриха VI. Мистическая связь инсигний с прошлым английского трона как бы раздваивается: основная линия преемственности сохраняется, но акцент на личности государя «двойной» англо-французской монархии Генриха VI выдает, очевидно, имперские амбиции Тюдоров.

Любопытно, что при Генрихе VIII корону Эдуарда Исповедника чаще начинают извлекать из хранилища с тем, чтобы демонстрировать преемственность династий. Число торжественных выносов регалии растет, и Тюдоры уже надевают корону не только на Рождество, Пасху и Троицу, но и на Богоявление, день всех Святых и праздники, связанные с именем Эдуарда Исповедника[957]. Тогда же зарождается практика извлечения «женской» короны из усыпальницы святого на каждую годовщину коронации королевы-консорты[958]. К указанным обстоятельствам следует добавить усиление внимания к другим королевским регалиям, хранившимся теперь также в Вестминстерском аббатстве, и попытку придать им новое, мистическое, значение. Это относится, прежде всего, к державе и так называемой «имперской короне» Тюдоров.

Известно, что держава в Англии воспринималась исключительно как имперский атрибут. Использовали ее впервые при коронации императора Генриха II в 1014 г. Ее форма полностью соответствовала изображению на Большой печати Эдуарда Исповедника 1053–1065 гг. При королях Нормандской династии она была соединена с англосаксонским жезлом или скипетром, образовав тем самым весьма причудливую форму атрибута (шар, от которого начинался украшенный лиственным орнаментом ствол, заканчивавшийся крестом)[959], далекую от изначального облика державы. Судя по всему, при Ричарде II практика использования «англосаксонской» державы для инвеституры короля была нарушена, поскольку в сохранившихся описаниях упоминается предмет обычной округлой формы[960]. Пример оказался настолько заразительным, что уже Ланкастеры отказываются от нормандских новаций и возвращаются к традиционной имперской державе, по крайней мере, в официальных церемониях и процессиях. Известно, что изображение державы в виде шара появляется впервые на Большой печати Эдуарда IV (1461 г.), а при Ричарде III ее, очевидно, уже проносят в процессии к собору св. Петра[961]. Сложно судить о том, как аналогичная практика развивалась при Тюдорах. Очевидно, предшественники Стюартов могли использовать имперскую державу как часть своих персональных регалий, но свидетельств, проливающих свет на форму этой инсигнии, применявшейся в обряде коронационной инвеституры, не сохранилось[962].