Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Майка осторожно вошла в мысли Мартиной мамы. Медленно произносила про себя её имя, по буквам: «Ю-н-а». На «эн» мягко отталкивалась языком от нёба. Шла по имени, как по канату. Мама близнецов ничего не понимала. Она волновалась, но неуверенно: у неё были дети, они пропали. Где её дети? Были ли? Или приснились? Воспоминание о Цабране – сильнее, выпуклее, крепче. Марта болталась у Юны в мыслях плоской фигурой из картона, которая прижималась к спине брата.

Мама близнецов наконец посмотрела на неё.

– Ваши дети на той стороне, – сказала Майя. – Они оба живы. Марта открыла разлом, когда почувствовала Цабрана рядом. Я хотела с ней, но она отпихнула меня.

Она говорила, а мысленно, по контакту-канату, транслировала Юне образ дочери: её веснушки, длинные ноги, улыбку, фенечки на руках. Голос и смех. «Бери её себе, бери». Глаза женщины наполнились слезами.

– Ей нужна помощь? – тормошил Рыжую Тимаев. – Что нам делать? Что?

– Снимать штаны и бегать, – еле слышно сказала Тина.

Лизка сидела напротив бледная. Майка моргнула, мысленно отпустила Юну.

– Соня в подвале, – голос Столаса перекрывал все остальные. – Думаю, что твои внуки там же, – он обращался к баб Мене.

– Бугу, сможешь взять след? – спросила Мартина бабушка.

На улице снова бахнуло.

9

Соня подождала, пока уедет поезд.

Платформа пустовала. От сквозняка из тоннеля подлетала и падала газета. Было тихо, если не считать далёкого звука – где-то наверху стрекотал кузнечик.

Она поднялась по широким каменным ступеням в техническое помещение. Трубы, холодильники. В конце помещения она нашла узкую лестницу. Следующий этаж был похож на гостиничный коридор: вспухший линолеум, двери. Вдали слышались голоса. Соня осторожно пошла вперёд.

Коридор оканчивался большим холлом. Сбоку стояли какие-то бочки. Соня юркнула туда. Перед ней был проход, затянутый «нефтяной плёнкой». Амбалы в пиджаках – те самые, со стадиона, – стояли к Соне спиной. Они выстроились в цепочку и то ли охраняли проход, то ли ждали, что оттуда вот-вот кто-то появится. С ними был и синелицый. Они тихо переговаривались. Соня расслышала только:

– …к резервуарам не подпускать…

Минут двадцать ничего не происходило. Соня упёрлась лбом в одну из бочек и почти заснула. Табличка «Осторожно! Химические отходы!» отпечаталась у неё на лбу. Она провела пальцами по неглубоким следам на коже и улыбнулась. «Жаль, никто не видит». Мысль вернула её в самое начало. Именно это она подумала, стоя на лугу возле лагеря в вихре светлячков. И сразу же напал Балам. Соня замерла: будто приманенная её мыслями, из «нефтяной жижи» вылетела жирная муха. А за ней – вылезла паучья лапа. Одна. Вторая. Третья. Запахло палёной курицей.

Лапы поддерживали вытянутое плешивое тело, будто собранное из нескольких существ. Старческое лицо с паучьим жвалом вместо рта поросло большими родинками, похожими на поганки: они торчали по всей голове. Спины амбалов в пиджаках напряглись. Они отступили на шаг и вскинули оружие. Синелицый вышел вперёд.

– Брат, – начал он, и Соня ахнула, тут же испугавшись, что наделала шуму. Паук тащил за собой Цабрана и Марту. Вымазанные сажей верёвки были обмотаны вокруг одной из лап и оканчивались удавками на шеях близнецов. Соня прижала руку ко рту. Марта подняла голову и сразу же увидела её. Они встретились глазами, и Веснова внезапно подмигнула – так, будто выигрывала партию в теннис. Цабрана она держала за руку.

Сквозь плёнку прошёл темноволосый мальчик, чуть постарше Весновых, тоже на верёвке. На плече у него сидела красная крыса.

Паук повернулся к синелицему. Вместо глаз темнели глубокие рытвины.

– Ты не добьёшься того, что хочешь, поверь, – синелицый молитвенно сложил руки. – Оглянись вокруг! Ты что, не видишь, что происходит? Долгие годы резервуары тёмной материи обслуживали действующую власть, моё начальство сидело в Кремле и правило страной только благодаря тээм! Но теперь… она просрочена, телевизоры с лета не видят сны. И сразу же всё развалилось, настолько шаткой была приносимая ею удача! Там танки на улице! Брат, тээм не сделает тебя ни Царём, ни Богом! А испорченная может и вовсе убить…

Паук захихикал:

– Жаль, ты не видел меня на троне!

Синелицый побледнел, стал фиолетовым.

– Ещё шаг, и мы будем стрелять! – рявкнул один из пиджаков.

«Марта, пригнись!» – умоляла Соня про себя.

– Но как ты… – возглас синелицего потонул в громких хлопках.

Соня оглохла. В помещении стало дымно. Она почти ничего не могла различить, щипало глаза. Когда вернулся слух, послышались неприятные чавкающие звуки. Крышка с крайней бочки снялась и пролетела над ней, воткнувшись в стену. Толстое паучье тело оседлало бочку, брезгливо скинуло с лапы верёвки-поводки. Марта и Цабран, получив свободу, стояли спокойно, не двигались. Они даже не потрудились снять удавки с шей. Близнецы не сводили глаз с Агареса и что-то шептали.

– Она просрочена, – простонал синелицый. Голос его звучал откуда-то сверху. Соня задрала голову и пожалела: сморщенный и больше похожий на обезьяну, чем на человека, он был приколот какими-то шипами к стене и облеплен мухами. Пиджаков в холле больше не было, и Соня старалась не думать, что за тёмные полосы тянутся и исчезают за «нефтяной плёнкой». Паук зашипел, жвало треснуло в безумной улыбке.

– Я снова буду Богом! – Что-то неприятно хрустнуло. Туша протискивалась в бочку. – Агаресом! Вельзевулом! Великим Ваалом!

Крышки с остальных бочек разлетелись в разные стороны. Голова паука деформировалась, лицо стало одним огромным носом. Поганки лопались гноем.

– Хозяином! Будете служить мне! – прокряхтел он и исчез в бочке.

Повисла тишина, и в ней Соня различила шёпот близнецов.

– Омерзительный. И немощный. Омерзительный. И немощный, – повторяли они.

В бочке шипело, будто туда налили «Кока-колу».

Он вылетел большой облезлой сарделькой и нырнул во вторую. Там забурлило кипятком.

– …любовь матери как ветерок в жару, как пригрев солнца в осенний день, – смешным высоким голосом вдруг затараторил Агарес оттуда, – как ветерок, как пригрев солнца в жару. Агахахаха, – зажёванная, сломанная кассета.

Бледный подросток с крысой на плече сел в угол, поджал ноги и еле заметно покачивался.

Из бульканья пузырей появилось нечто рогатое, огнедышащее и исчезло в третьей бочке. Поверхность её мгновенно затянулась льдом. По помещению, смешиваясь с запахом гари, полз смрад.

– Омерзительный. И немощный. Омерзительный. И немощный, – исступлённо повторяли близнецы. Их голоса били как колокол.

Агарес выскочил из третьей бочки.

– Клянусь огнём, попляшете, – его голос старел, – огнём клянусь, огнём… на углях, на угольках…

Соня не знала, сколько это длилось: старик нырял из одной бочки в другую, каждый раз меняясь. Близнецы не сводили с него глаз. Подросток с крысой качался из стороны в сторону. Синелицый издал последний хрип. Соня зажала руками уши и зажмурилась. Ей хотелось бежать. Шагать в коридор.