Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Была клетка, которая находится в состоянии метаболизма. Чтобы улучшить ее адаптацию, было создано сознание — перекодировка химических процессов в субъективные состояния и наоборот. Я постоянно использовал сознание по назначению. Страх смерти — странное состояние — боязнь прекращения состояний, т. е. химических процессов. Но сознание никогда не сталкивалось с этим, поэтому страх необоснован. Моя тоска по Шиндяковой необъяснима — что сознанию до нее?

Я связал воедино любовь и мотивацию. В состоянии любви один объект становится мотивом для удовлетворения всего множества потребностей, поэтому потеря мотива переживается в виде фрустрации. Но я заменил Шиндякову другими мотивами.

"Так чего ж я тоскую? Иль берег мне мил —

Парапетов Европы фамильная дрема?

Я, что мог лишь томиться, за тысячу миль

Чуя течку слоновью и тягу Мальштрема?"

Сознание играет злые шутки, заставляя переживать прошлое, как настоящее, нарушая временные преграды.

Порой я счастлив. Я чувствую то же томление, что и много лет назад, создавая "Прелюдии".

Я стар. Знакомство с Таней не прошло даром, потому что она дала мне понять, насколько я стар. И еще насколько глупы люди, насколько далеко я ушел от них, что и не догнать, да и не вернуться.

Я чувствую несгибаемость воли, мощь духа, бесстрашие. У меня нет веры в будущее, как и раньше, давно. Я хожу по кругу, в то время, когда окружающие уходят по спиралям своих судеб. Я замкнут на себя — самовключающее множество.

Надо начинать новые поиски. Я не строю иллюзий: мой поиск никогда не завершится успехом…

В декабре я звоню Насте в последний раз. Она предлагает встретиться после Нового года, но я настаиваю. Чем раньше, тем лучше.

— Давай я приеду сегодня?

— Приезжай.

Мы оба нервничаем. У обоих голоса срываются. Я слышу, как рядом с ней орет музыка.

Наверное, она слышала тоже, когда звонила в День рождения.

— В шесть часов я буду.

— Я уйду к шести.

Вопрос "куда" неуместен, поэтому я спрашиваю "зачем".

— Не хочу видеться с тобой лишний раз. Я передам вещи сестре. Но фотографий не жди. Они мои.

— Отдай хотя бы негативы.

— У меня нет негативов.

Я понимаю, что спор бессмыслен.

— Пока, — говорит она и кладет трубку.

Я предполагаю, что все-таки увижу ее. Обычное женское любопытство.

Она в белой футболке с детским рисунком, изображающим слоненка, в черных трико. Ниже, чем обычно, ростом, шире в плечах, мужеподобна.

— Привет, — говорю я приглушенно.

— Привет.

Она выжидательно-саркастична. Впрочем, это не самое подходящее слово для передачи интонации.

В голосе многое: торжество, ибо она предполагает, что является хозяйкой положения, ожидание — мне кажется, она ожидает самых разнообразных реакций и слов, моление — если бы я повел себя, как блудный сын, кто знает, как сложился бы вечер, хотя, вероятно, она собиралась мстить: я слышу голоса в комнате (или на кухне?).

Это ее новые знакомые с телевидения. Предвижу, что среди них есть и Куприянова — однофамилица ее театрального кумира, и тот мужчина, который сделал ей предложение.

Настя подстриглась, как и я тогда, отчего подурнела, став похожей на Жанну Д`Арк в исполнении Чуриковой.

— Вот, — показала она на вещи в углу прихожей.

Я взял пакет. Заглянул в него — и увидел пачку питерских фотографий, книгу с ее любимыми романами.

— Я возьму твою сумку?

— Конечно, — ее голос печален и тих.

— Пока, — говорю я, выбрав из всех речевых формул не самую удачную.

— И все?!

В ее вопросе я услышал интонацию из прошлого. Когда я, прощаясь с ней, забывал ее поцеловать, она спрашивала тем же голосом.

Поняв, что в этой двусмысленной ситуации надо что-то прояснить, я добавил:

— Меня ждут.

Но она поняла это и без слов, потому что высунулась в дверь одновременно со мной.

Она смотрела на Таню, Таня — на нее. Я спускался по лестнице, ожидая увидеть прищуренный злобно оценивающий взгляд, которым Настя любила одаривать женщин, превосходящих ее, но с удивлением обнаружил, что смотрит она спокойно, пожалуй, даже с любопытством.

С не меньшим любопытством ее рассматривала Таня.

Обе считали, что имеют на меня влияние. Им казалось, что их соперничество обусловлено этим влиянием.

Когда мы шли к остановке, я попросил Таню обернуться, но она упрекнула меня в малодушии, да я и сам устыдился слабости. Чувство, что за нами смотрят, прошло только в автобусе.

Когда я рассказал Тане о кратком диалоге, она расценила вопрос Насти: "И все?" как уточнение: "Все кончено?"

Я кивнул — возможно, так.

Таня сказала, что если бы я попросил, Настя сделала бы для меня все.

Я опять кивнул — может быть.

В квартире никого нет. Все произошедшее и происходящее — лишь знаки, которые следует разгадать или прочитать. Не придумав ничего лучше, я иду к книжному шкафу и достаю Евангелие.

"… Иисус начал говорить народу об Иоанне: что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы? Человека ли, одетого в мягкие одежды? Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских. Что же смотреть ходили вы? Пророка?

Да, говорю вам, и больше пророка. Ибо он тот, о котором написано: се, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою…"

А. С. Пушкин. Сцена из Фауста

Гумилев Н. "Заблудившийся трамвай".

Бодлер Ш. Падаль (Из "Цветов зла").

Все согласуется (лат.).