Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

Два чемодана я бросил в последний вагончик, и бегом назад. Теперь предстоит самое трудное. И как я не сообразил распаровать те два посудных чемодана? Ведь думал раньше об этом, а вот у вагона поддался всеобщему накалу и поспешил. Пока ждал обратного потока пассажиров у моста, — немного отдышался. В обратную сторону мост одолел уже легче — без груза да и пристрелялся. Два километра бегом по гравию ниже насыпи. Чтобы не пугать жену — отдышался и подошёл к ней с весёлым видом: мол пустяки, сейчас вот мостик перейдём и в поезде. Сам с ужасом думал, что я буду делать с чемоданами на мосту. На два рейса времени у меня может не хватить.

Ещё раз предупредил жену, чтобы не смела ни в коем случае браться за вещи. Весь её груз — это гитара. Гитара лёгкая, руки как вроде заняты, а нести не тяжело. Только бы на мосту у неё голова не закружилась. Беру злополучные чемоданы с посудой, и мы вливаемся в поток, идущий к мосту. Нести тяжело.

Остановки приходится делать чаще. Всё-таки до моста мы добираемся.

Теперь самое трудное.

Делаю длительную передышку перед мостом. Настраиваю жену. Она молодец: видно, что страшно, а вида не показывает.

И вот начался мост. На каждом толчке моста чемоданы рвутся из рук. Возникает желание их бросить. В то же время неизвестно есть ли в магазине посуда.

Если даже водку, как мне рассказали, на Сахалин не возят, чтобы бутылки попусту не возить, а везут спирт в железных бочках, так кто повезёт ту посуду? А без посуды плохо. Ребёнок родится, гостей позовём, да и самим, что, с одной тарелки есть, что ли? Нет, чемоданы донести до конца моста надо.

Надо во что бы то ни стало. Туго ей будет без посуды.

Да какие же они тяжёлые! Вот удружили на свадьбе! Знал бы, — никогда бы не стал везти.

Пройдено уже две трети моста.

Осталась треть.

Рук я уже не чувствую. Это какая-то пытка. Кажется, что весь плечевой пояс сдавлен громадными тисками и тиски сжимаются всё сильнее и сильнее. Впереди осторожно и бережно по шпалам ступает жена. Я готов в любом случае, если только она замедлит шаг, покачнётся ли — бросить вниз чемоданы и схватить её, не дать упасть. Только брошу ли? Похоже, что нет.

Руки сведены судорогой, боль адская, сердце выскакивает из груди…

Наконец-то! Мост закончился.

Чуть ли не кулём сваливаюсь с насыпи, ставлю чемоданы на землю и пытаюсь разжать руки.

Ничего не получается. Руки свело судорогой, кисти мёртвой хваткой скрутились на ручках чемоданов. Я так и сел. Кто-то из ребят спустился ко мне.

Попробовал разжать пальцы.

Одна рука была разжата. Другую пришлось разжимать с помощью булавки, которой какой-то парень (как оказалось — врач) уколол мышцу. Спасибо тому парню, выручил, он же дотащил один из чемоданов до товарняка.

Дорого мне досталась та посуда. В то же время я был горд втайне тем, что смог выдержать.

Много ли надо мужчине, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной? Наверное, не очень. Но часто. Мужчина должен постоянно проверять себя, проводить своего рода испытание своей силы, крепости, надёжности, выносливости — он должен самоутверждаться. Наверное, в этом секрет мужчины.

Это испытание было нелёгким. Я его выдержал.

Переселить пассажирский поезд в четыре товарных вагона. Задачка, скажу я вам, не из лёгких. Если бы это были только пассажиры, ну там туристы, что ли, а ведь ехали в основном семьи с детьми и пожитками, ехали на долгие годы жизни в глуши далёких гарнизонов. Я до сих пор не пойму, как люди уместились. Но уместились все, никто не остался. Причём погрузка прошла как-то организованно, спокойно, деловито, а главное — быстро.

Наверное, сказалась привычка служилого люда к переездам да гарнизонному житью-бытью, в котором следишь за каждым своим словом, движением, чтобы ненароком кого не обидеть — жить ведь ещё вместе долго. Паровозик запыхтел, засвистел, заухал, поезд тронулся и в раскрытой настежь широкой, в половину стены вагона двери потянулись снова унылые сахалинские пейзажи. Слева — в маленьком окошке — сопки, обрывистые, покатые, поросшие тайгой сопки, над которыми королевой вздымается сопка Ледяная — там, наверное, никогда лёд не успевает растаять за короткое и нежаркое лето; и царствует она гордо над всеми сопками и сопочками, сияя своей ослепительной красотой, сторожит путь на материк. А справа — узкая полоска земли, каменистая и поросшая бурной тайгой, да море до самого горизонта. Собственно — горизонта как такового и нет: просто где-то там, далеко на востоке море смыкается с небом. Или с морем? Но вот узенькая полоска земли стала расширяться, море стало отходить от вагона, колёса застучали по стрелкам, появились редкие в этих краях домики и состав остановился. Станция Макаров.

Стоим час, два… Собрали делегацию, пошли узнавать. Люди измучены дорогой, взрослым тяжело, что же тогда говорить о детях? Делегация вернулась с неутешительной вестью: дальше поезд идти не может потому, что пути размыты. Дальше вообще ничего идти не может — тайфун натворил такое, что не только поезд — автомобиль не пройдёт. Порвало связь, размыло дороги, что впереди — пока неизвестно. Комендант предложил пожить в вагоне несколько дней, пока отремонтируют дорогу.

Больше он предоставить ничего не может.

До конца месяца, а это значит — срока, когда текущий год может быть засчитан в срок службы на Сахалине, оставалось два дня. Все, кто ехал по замене, это знали, знали и то, что попасть в часть до конца месяца надо любыми путями.

Опять пошли ходоки в разведку. На сей раз и я увязался за ними. Трудно сказать, где мы ходили. Посёлок сам по себе невелик, но близость сопок, низкое, затянутое дождевыми облаками небо, резкий, порывистый, влажный, напоённый какими-то незнакомыми запахами моря ветер — всё это делало наши блуждания какими-то тягостными, долгими, безнадёжными, бессмысленными…

Мы возвращались ни с чем. Основной состав группы уже свернул в сторону нашего поезда, когда кто-то увидел дрезину с прицепом. Дрезина представляла собой низенькую, около полуметра высотой всего, тележку на четырёх колёсах с небольшим мотором, прицеп был такой же тележкой, только без мотора.

На платформах не было даже бортов. Четверо путейцев хлопотали вокруг дрезины, грузили на неё инструменты, разные железки — готовились к отъезду.

Ехать она могла только на север: колея на юг была занята нашим поездом.

Мы кинулись к дрезине, стали просить путейцев взять нас. Те наотрез отказались, ссылаясь на то, что они едут вообще неизвестно куда — связь нарушена, что впереди их ждёт — они не знают, в такой обстановке брать на свою ответственность людей, да ещё и с детьми они не могут. Предлагать им деньги мы даже не пытались: на Сахалине этим можно всё испортить, в то время отношения между людьми строились совсем на других ценностях — на уважении, доверии.