Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина

учиться всего ничего: четыре месяца. Но даже просто съехаться и «пробовать» вместе жить, по его ощущениям, было сродни предательству тех чувств и того глубокого духовного единения, которое они испытали и пережили, которые испытывал он.

Что-то в этом было унизительное, мелкотравчатое, принижающее и обесценивающее всю истинную красоту и глубину их чувства. Чем-то сродни быстрому перепихону на работе, что-то вроде сексуального фастфуда, потребляемого, если можно так сказать, в разнообразном виде. Какая-то была в этом менеджерская бомжеватость. Матвей не мог бы объяснить, отчего и почему он так это ощущал и почему относился к временности свиданий и «пробной» жизни подобным образом. Но он так чувствовал и так воспринимал альтернативу их женитьбе с Клавдией.

И что делать дальше, и как разруливать этот вопрос, Матвей не знал и представления не имел. И стоит ли вообще пытаться его разруливать, если Клавдия сказала, что не готова к жизни с ним. Чем-то он ее не устраивает для такой жизни. Чтобы просто встречаться и крутить роман, видимо, устраивает, а для семьи – нет.

И так становилось Ладожскому от этих выводов и мыслей…

М-да, хреново, прямо скажем.

Василия выписывали из госпиталя, и встречать его на такси отправились, понятное дело, Клава с Павлом. Прошла неделя после посещения Клавдией доктора.

Ладожский так и не позвонил. И даже ни одной эсэмэски не прислал.

Каждый день, открывая WhatsApp, Клавдия видела, что он периодически заходит в сеть. Значит, в Москве, ну, по крайней мере, в очередную поездку туда, на Украину, не отправился, иначе бы в соцсети не появлялся. Хоть это обстоятельство немного успокаивало ее. А в остальном…

Клавдия скучала по нему ужасно! Ей невероятно не хватало его голоса, запаха, улыбки, слов, его нежности и страсти – его всего. Целиком и полностью. Особенно сейчас.

Но он не звонил. И ничего не предлагал. И не изъявлял желания встретиться и поговорить. Все. Точка.

И она понятия не имела, что думать, делать и как реагировать на такое глухое молчание мужчины. И маялась от этого еще сильнее.

– Ну что, ребята, я здоров! – резвым бодряком вышел к ним навстречу Василий.

– Напоминаю, что я точно знаю, насколько ты здоров, – остудила его браваду Клавдия, выделив голосом «насколько», и проворчала: – Садись в машину, беженец госпитальный.

– Меня выписали, – напомнил ей бывший муж.

– Ага, – кивнула она недовольно, – с припиской «условно годен».

– Ничего, Клавуня, – подбодрил ее Вася, приобняв за плечи, – прорвемся. Съезжу к своим на недельку, там меня Валюха, отец с дедом и шаман подлечат – и можно обратно в строй.

– Ум-м-м, – закатила глаза Клавдия, изображая бессилие перед его упертостью, и забралась на заднее сиденье такси.

Этот спор с Василием продолжался всю последнюю неделю: он рвался сбежать из госпиталя, Клавдия и его лечащий врач вразумляли пациента Донгака, пытаясь всячески уговорить долечиться до конца.

Васька их «продавил». Зараза такая.

Ну и вот результат: они едут к ним домой, где Василий Максырович намеревается поваляться в ванне с лавандовой пеной, поесть от пуза торжественный обед, приготовленный в его честь Софьей Михайловной и Клавдией, пообщаться с нежно любимой московской родней, выспаться на мягкой, душистой кровати… а завтра убыть на самолете в Кызыл, где его ждет радостная и не менее торжественная встреча всей тувинской родни. Вот как-то так он озвучил свои пожелания и планы.

Павел, кстати, собрался лететь вместе с отцом. Ну в этом вопросе Клавдия как раз не возражала, а ровно наоборот – однозначно поддержала сына в его желании. Она, как могла сильно, возражала против всего остального: практически побега из госпиталя, полета на самолете туда-сюда с таким диагнозом и, самое главное, – против решения Василия вернуться обратно на фронт как можно скорей.

Но она могла возражать сколько угодно: Василий, конечно, ее всегда слушал и частенько соглашался с аргументами подруги, но делал по-своему. А в этот раз даже слушать не стал – обнял, поцеловал в щеку, прижал к себе и произнес своим особенным тоном-голосом, которым говорил в крайне редких, особых случаях, ей на ухо:

– Не держи меня, Клав, не держи! – И пообещал: – Все будет хорошо.

– Даже если тебя убьют? – заливалась она бессильными слезами.

– Ну-у-у, – протянул он совсем иным, шутливым тоном и смешливым голосом, – я так просто им не дамся. К тому же ты обещала меня вытащить с того света и отдубасить. Помнишь?

– Помню! – буркнула она капризно и уткнулась лицом ему в плечо, скрывая свои слезы.

– Во-о-от, – протянул многозначительно Васька, – а эта угроза пострашней всякого нацика будет, скажу я тебе.

Она отпустила, как он и просил. Отпустила. И только самой Клавдии было известно, чего ей стоило не удерживать его и отпустить с благословением в душе.

Праздничный обед прошел шумно и весело. Собрались только свои: Клавдия, папа с мамой и Антоном и бабушка с Павлом. Васька балагурил, шутил, баловал их всякими солдатскими байками, сыпал присказками, анекдотами и одаривал оптимизмом. Было очень вкусно, громко и замечательно – прямо репетиция приближающегося Нового года, да и только, до которого оставалось меньше месяца.

Поздно вечером, когда родители с Антоном ушли, а Пашка отправился на свидание с Аленой, в кухне за круглым столом собрались Софья Михайловна, Клавдия и Вася, чтобы выпить чаю с любимыми Васькиными сладостями: конфетами «Птичье молоко» и шербетом, как бывало в те далекие времена, когда Клава с Васей еще учились в институте и жили тут все вместе. Ну вот, накрыли они на стол, расселись на свои привычные места и приступили к неторопливому, вдумчивому чаепитию подо всякие разговоры. Софья Михайловна расспрашивала бывшего внучатого зятя, насколько это было возможно, подробно про его службу, про дела на фронте, про настроения солдат.

– А мы можем поговорить о чем-нибудь другом? – не выдержала Клавдия и пояснила свой запрос: – Более мирном и приятном.

– Знаешь, Клав, – вдруг стал необычайно серьезен Василий, – вы тут живете «расслабив булки», словно вообще ничего не происходит в стране. Большинство людей, особенно в больших городах: в Москве, Питере, Новосибирске, Ебурге и в других миллионниках, воспринимают СВО как нечто далекое и не совсем реальное, пребывая в иллюзии и ощущении, что война – это где-то там, в параллельной вселенной, просто какой-то фильм-боевик, который показывают и раскручивают журналисты, и ничего более. Живете, как говорил один писатель, «под собой не чуя войны», а она происходит прямо сейчас, война идет в полный рост. И прямо сейчас там гибнут пацаны и мирняк, и дети, между прочим. А у вас тут праздник и шоу продолжается.

Пока лежал в госпитале, насмотрелся такого, что охренел: по тиви показывают