Восхождение богов - Даша Игоревна Пар

– А ты попробуй. В противном случае твоя слабость обернется крахом для нас всех.

* * *

Давно растворился в воздухе Ктуул. Погасли огни шатра, а за его пределами воцарилась могильная тишина. Ахийские твари будто заснули, хоть им и неведом сон. А куда отправилась сама эльфийка, Ник мог только гадать. Его смущало движение силы. Ощущение, что ребенок где-то поблизости, переполненный такими яркими, взрослыми эмоциями, которые не должен испытывать. Там были и гнев, и отчаяние, и бесконечная ранимость, и затаенная усталость, рожденная в поступках. Весь этот комок чувств взрывался вспышками, заставляя нити, связывающие ариус и нориус, дрожать, как в предвкушении. Как если бы приближалось долгожданное воссоединение.

Натянув цепи, Ник оперся на искалеченные ступни, морщась от боли. Мора перерезала сухожилия, лишив примитивного шанса на побег. Он должен быть искалечен, чтобы ее яд действовал, лишая его воли и превращая в тупое орудие ее желаний.

Так больше не могло продолжаться. Если она права, то уже сегодня эльфы вместе с Селестой ступят на мост и умрут. А оставшиеся лишатся последней защиты лесов и попадут прямо в когти ахийских тварей. Он не мог этого допустить. Если нужно довериться словам Ктуула, он так и сделает. Ведь было что-то такое в воздухе, говорящее, что все не так просто. Что есть шанс.

Закрыв глаза, в холодной тьме, он обратился к ядру своей силы, заставляя нориус полноводной рекой спуститься по венам, покрывая каждый миллиметр его тела. Пока как подготовка, без нажима, чтобы яд не смог проникнуть глубже и влезть, замещая нориус, в эти пути, пронизывающие все его существо. Нельзя оставить пустоты. Нельзя открыться перед ядом. Это его единственный шанс.

Закончив, ощущая небывалую плотность тела, Ник сжался, сдавливая челюсти, прогоняя вспышки боли. Он напрягся, изогнулся кверху, а потом отпустил разом все барьеры, выпуская тьму целиком.

«Ответь! Ответь же на мой призыв!» – завибрировали связующие нити. Звон разлетался во все стороны, гремя набатом, а Никлос поднимался в воздух, и вокруг него плясал нориус, сжигая и яд, и тени, и саму тьму. Завизжали твари, потревоженные потоком чистой ярости. Их маслянистые тела прижались к стылой земле, пригибаясь все ниже и ниже в попытках укрыться от нестерпимого сияния первозданной тьмы, из которой они когда-то были призваны, чтобы захватить тела живых и ступать на чистую землю.

«Я призываю тебя!» – потянулась по каналу следующая мысль, резавшая острыми иглами волю на том конце. Никаких полумер.

В небе парил черный дракон с крыльями, заполонившими нитями нориуса небосвод. Его роскошная блестящая шкура переливалась всеми оттенками черного, от чернильного индиго до фиолетовых предгрозовых цветов. Вокруг кружились тысячи линий и дуг, сплетающихся в одно целое и разлетающихся на десятки колючих булав, прорезая ночь истинным цветом бездны.

От его движений холодел воздух, испаряя грядущее лето, сгущая тучи до морозной свежести. На землю спустились первые снежинки, от которых жухлая трава покрылась тонкой корочкой, что, как язва, расползалась по поверхности, замораживая тварей и превращая их в ледяные скульптуры. Затрещали зимние грозы, вспышки в небе только подчеркивали бесконечную дыру на месте, где сиял черный дракон, из рта которого вырывалось голубое пламя дракола, способное заморозить и саму смерть.

Там, где пролетал дракон, никли цветы, насекомые бились друг о друга, как хрустальные шарики, а звери падали замертво, выстуженные до абсолютного нуля. Деревья взрывались разящими осколками, и те, кто не погиб сразу, был убит этими ледяными ножами.

Сама ночь будто переродилась в царство снега и мороза, переполняясь скрученными ураганами, затягивающими все живое в свое нутро. А луна, лишь на миг выглянувшая из-за серебристых туч, казалась рваной, бритой до блестящей, выстуженной белизны, как если бы и она подверглась силе истинного нориуса.

Сам дракон оставался безмятежным, обретшим целостность. Он поглощал живое, не чувствуя вкуса, не чувствуя желания делать это. Даже мысль не цеплялась за его равнодушное нутро. Он просто существовал, как может существовать ничто. Конец без начала. Без потребности чувствовать. Свободная сила бытия.

Только одно смогло потревожить его. Только одна незначительная мелочь на миг привлекла его внимание своим раздражающим уколом в том месте, где у него должно было быть сердце. Дракон увидел далеко позади себя двух женщин, посмевших остаться в живых на его радостном поле смерти.

Они бились друг с другом, и где ступала нога одной из них, неживое оживало, что было неправильно. Он сделал это место своим началом. Он заложил в него первые ростки настоящего небытия, а она посмела его изменить. Посмела восполнить отвратительным цветом, формой и плотностью. Это нельзя было оставить просто так.

Один лишь взмах крыльев – и он оказался прямо над сражающимися, над девушкой, пытающейся белой силой сковать черную жрицу тьмы. Истинное «я» нориуса признало в черной свою неочевидную последовательницу, отчаянно жаждавшую уничтожить мир. А белая была противовесом. Белая была живой и стремилась к жизни. Поэтому проигрывала. Нужно было лишь подтолкнуть его жрицу, чтобы возмутительница спокойствия исчезла навсегда, и он смог вобрать в себя весь мир.

Однако та поступила неожиданно, когда он направил к ней несколько нитей в помощь. Она отрезала их своими могильными клинками. И, будто только заметив его на небосводе, извернулась и оказалась за спиной белого существа, приставляя один из клинков к ее шее.

– Тронешь меня – и твоя драгоценная Селеста умрет! – закричала эльфийка, на пробу пуская кровь.

Существо замерло. Без собственного «я» оно не было способно распознать слова Моры, для него это было живое воплощение звука. Эмоции на другом конце его существования. Как его жрица, та, что стремится воплотить его форму бытия, может быть способна на такое? Она должна умереть изнутри, чтобы помочь ему. Она – препятствие для самой себя!

Дракон попытался вновь направить к ней нити нориуса, чтобы она вплела их в свою кожу, перерождаясь в карающее ничто. Но тут белая вспыхнула, как спичка, ослепляя его, и он беззвучно завопил, сжимаясь в черный шар. Ему казалось, что каждая частица его небытия взорвана этой живой белизной, этой отравой, цепляющейся к его существу. И быть бы крику, звучащему на всех частотах, услышанным тьмой, но белое лишь прицепилось к черному, переплетаясь, и услышал нориус ответный призыв:

«Все мое – твое. Все твое – мое».

* * *

Сначала Никлос зажмурился. По привычке, будто выйдя на яркое солнце, вот только здесь его не было. Здесь как будто ничего не было. Все в тусклых, серых тонах. Без вкуса, без тяжести притяжения. Без давления. И сам он себя