Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

Сидели, мирно попивали кто что и заговорили об атомной бомбе. Я и на всякий случай вбросил: надо же, думали, будто ЮАР ее имеет, а оказалось, нет. И вдруг одна пожилая женщина оживляется, открывает сначала глаза, потом рот: подождите, как это нет? Мы же в декабре 1976 года вместе с израильтянами обмывали ее изготовление шампанским.

— Это официально установлено?

— Я тут же сообщил в Центр. Как мне потом рассказывали, ночью вызвали даже начальников управлений, отделов и обсуждали мою информацию. Но документально это нельзя было доказать. Женщина эта мне представилась с именем и фамилией, сообщила, что работала секретаршей генерального директора базы Пелендаба, затем ушла на пенсию и переехала в Малави.

— А потом это нашло подтверждение?

— Нашло.

Исчезновение

В 1980 году меня опять отправили в ЮАР. Прилетел я сначала в Намибию с ее марионеточным правительством, зависимым от ЮАР. И вот в намибийской столице Виндхуке заметил за собой наружное наблюдение.

— Впервые за все время?

— Да. Деться оттуда некуда. Лететь можно — но только в ЮАР. Приземляемся в Йоханнесбурге, смотрю — черная машина направляется к трапу нашего самолета.

— А вы прямо из самолета ее увидели?

— Прямо. Самолет движется, тут уж не выпрыгнешь. А когда остановился, они подъехали прямо к трапу. И у меня чувство: это за мной. Предъявили документы юаровской контрразведки, надели наручники, отвезли в аэропорт. И в специальной комнате заставили раздеться до трусов. Только, слава богу, до трусов. Затем притащили мои вещи, надели и повезли в Преторию. Месяц провел во внутренней тюрьме полиции безопасности — это секьюрити полис, она же контрразведка ЮАР.

Допросы — день и ночь. В первую неделю спать не давали ни секунды. Засыпал прямо стоя, иногда даже падал. Кстати, у моего следователя в кабинете висел портрет Гитлера. А сам он был поклонником Эрнста Кальтенбруннера (начальник Главного управления имперской безопасности. — Н. Д.). Допрашивал меня полковник Глой — настоящий нацист. Допросы велись в основном в подвале. Делали они все, что хотели, тут ничего не скажешь. В общем, было хреново.

— Вас пытали?

— Ну а как же? Совершенно естественно — куда от этого денешься? Через неделю вдруг решили дать мне выспаться. Но камера, где я должен был спать, всю неделю постоянно наполнялась звуками человеческих голосов. Как будто кого-то пытали рядом со мной. Люди орали, скрежетали зубами, плакали, словно их избивали прямо рядом. Я понимал — это запись, магнитофон. Но от жуткой какофонии, лезшей в уши, в голову, некуда было деться. Через каждые полчаса ко мне заходила охрана и смотрела. Я должен был перед ними вставать. Так что выспаться не удалось.

Однажды привели на допрос. Сидят два человека. Один из ведомства по охране конституции Западной Германии, другой из службы разведки — БНД.

— Допрашивали на немецком или на английском?

— На английском. Помню, открыли чемодан. Достали мой радиоприемник, такой в любом магазине можно было купить. Но сразу радостные возгласы — а! Вынули блокнот, в котором были копировальные листы. И, кстати говоря, давленку (следы от записей. — Н. Д.) обнаружили на одном. А давленка была по-русски. Но дело даже не в этом. Сидят эти двое из Западной Германии и спрашивают: а почему вы не потребовали кого-нибудь из западногерманского консульства? Я говорю: все время и до сих пор требую, только не знаю, почему никто никого не приглашает. Они меня спрашивают: а вы знаете, почему вас арестовали? Отвечаю: не знаю, я ничего не сделал. И дают они мне фото жены: посмотрите, вам знакома эта фотография? А потом мою фотографию. Мигом ее перевернул и на обороте вижу: «А. М. Козлов».

После этого я не стал говорить, что я не верблюд: да, я советский офицер, советский разведчик. И всё. Больше я ни черта не сказал за два года, что бы они там со мной ни делали. Это, между прочим, установлено и нашими спецслужбами абсолютно точно.

Месяц меня продержали в этом ужасе. А о пытках я вам расскажу без записи.

Полгода в камере смертников