Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

— Сначала немцы приезжали на допросы раз в три месяца. Потом раз в полгода. Приедут, помямлят, посмотрят на меня растерянно и уйдут. Что им еще оставалось делать?

А я все продолжал сидеть в той самой камере. И где-то к концу 1981 года у меня начала лопаться кожа на руках. Там в бараке находился тюремный госпиталь. Позвали этого доктора Мальхебу. Он мне: дышите. Я дышу. Так, еще дышите, глубже. Я дышу. Он говорит: дыхание у вас хорошее. Я говорю: а как вы можете сказать, что дыхание у меня хорошее, если вы меня не слушаете? У него стетоскоп-то висел на шее, он его даже в уши не вставил. И так он разорался…

Но дали мне перчатки из искусственной кожи. Почему-то вьетнамские. А моя кожа все равно лопается. Позвали все-таки начальника тюремного госпиталя. Был такой майор Ван Роен. Он посмотрел и сказал, что это недостаток хлорофилла. Дело в том, что у меня было одно-единственное окошечко под самым потолком. Туда свет никогда не заходил. Он говорит: только если солнце будет, хлорофилл появится, и это пройдет. И меня через полтора года после начала отсидки поселили в штрафное отделение тюрьмы Претории.

— Почему в штрафное?

— Потому что туда сажали в основном заключенных, нарушивших тюремный режим. Кто-то кого-то убил, и убийцу всегда вешали. А кто-то у кого-то что-то украл, подрался, покурил марихуану, которую им поставляли те же самые надзиратели. Тоже одиночные камеры, но там я хоть был не один. В других камерах находились люди, которые ругались, смеялись, матерились. У меня — та же параша, тот же топчан, зато в камере — всегда солнце. Кожа стала проходить.

Народ там, скажу я вам, собрался… Правда, одни белые — и надзиратели, и заключенные, черных не было. Все, даже отпетые, боялись лишь одного наказания — голодной диеты от пяти до тридцати суток. Это когда в день давалось всего полчашки протеинового бульона. Я, правда, на этой диете не сидел. А сидевшие быстро начинали катастрофически худеть, надзиратели, чтобы заключенные сразу не померли, взвешивали их в коридоре. Тем, кого приговорили к 30 суткам, выдержать было невозможно. И к ним проявляли «милосердие». Разрешали писать рапорт на имя министра юстиции ЮАР Джимми Крюге, чтобы голодную диету им заменили на телесное наказание.

Шла, между прочим, вторая половина ХХ века, а у нас в тюрьме стояли кóзлы. Приходил здоровеннейший амбал — сержант Филипс с тяжелой двухметровой палкой. С заключенного снимали штаны, укладывали на ко`злы, привязывали, под почки — подушки, и следовал первый удар. Сразу проступала сине-красная полоса, начинала сочиться кровь. Беднягу отвязывали, давали напиться воды и проверяли сердце, потом снова на ко`злы — и второй удар. Каждые десять минут по сокрушительному удару. Шесть — в час. На теле обязательно должны были быть видны всем присутствовавшим при экзекуции шесть кровавых полос. При этом тюремщики не забывали еще и говорить о человеколюбии: ведь черных разрешалось бить по одному и тому же месту.

В основном сидели убийцы, крупное ворье, профессиональные бандиты. Но когда меня проводили мимо них по коридорам то ли на допрос, то ли еще куда, они мне втихаря шептали, подавали знаки: не беспокойся, тебя они не посмеют забить до смерти, скоро обменяют, держись. Откуда они знали, обменяют или нет, но эти бандиты меня поддерживали, сочувствовали. Знали, кто я.

Так просидел до мая 1982 года. И тут сняли с меня мерку, я не понял для чего. Вскоре пришел начальник тюрьмы, принес костюм, довольно приличный, по моему размеру, рубашку, галстук. Повезли к заместителю начальника контрразведки ЮАР генерал-майору Бродерику. Сидел передо мной интересный такой, вальяжный мужик. Он мне сказал сразу: передаем тебя для обмена, повезут домой. И предупредил: тебя передадут нашей национальной разведывательной службе. Не говори им, что знаешь об обмене, скажешь — отыграют назад. Не знаю, что они с тобой будут делать, но что бы ни делали — молчи.

После этого мой следователь, полковник Глой, о котором я рассказывал, крепко пожал мне руку и сказал: ты извини за то, что с тобой произошло здесь. Теперь мы знаем, что ты нормальный мужик и настоящий парень. Пожал руку, и там оказался значок. Я разглядел его уже в самолете. Это был значок сотрудника полиции безопасности ЮАР с правом ареста…

Кстати, этот значок я подарил моему начальнику В. З. на его пятидесятилетие.

А пока передали меня сотрудникам разведки, и те для начала повезли на огромнейшую скалу, возвышавшуюся над всей Преторией. На скале — памятник первопроходцам-бурам, а под скалой — обрыв. Историческое место, рядом с которым проходила кровавая битва между зулусами и бурами. Вот на этом самом месте мне и сообщили, что именно здесь мы тебя, русский, и расстреляем. Давай, шевелись, становись поближе к обрыву. Ну, я постоял. Все помолчали, потом схватили меня буквально за шиворот и к машине. Запихали туда и помчали в аэропорт.

В Джумбо «Боинге-747» меня везли с почетом: семь человек охраны и я.

Одиннадцать за одного

Прибыли во Франкфурт-на-Майне. Пересадили в вертолет ведомства по охране границ Западной Германии. Еще 300 километров и приземлились около КПП «Херлесхаузен». Там и