Горбачев и Ельцин как лидеры - Джордж Бреслауэр

Советское и постсоветское

Если сравнить годы Хрущева у власти, правление Брежнева и Горбачева, мы обнаружим закономерность, поразительно похожую на ту, что наблюдалась при Ельцине. Во всех четырех случаях мы окажемся свидетелями аналогичных актов инициирования кризиса или войны на поздней стадии пребывания лидера у власти: кубинский ракетный кризис 1962 года; вторжение в Афганистан в декабре 1979 года; применение военной силы в Вильнюсе и Риге в январе 1991 года[345], и вторжение в Чечню в декабре 1994 года.

Во всех четырех случаях мы видим лидера, укрепившего свой авторитет с помощью амбициозной программы, которая обещала гораздо больше, чем могла дать. Во всех четырех случаях акт насилия произошел вскоре после того, как стала очевидной неработоспособность программы лидера. Во всех четырех случаях развязывание войны или кризис произошли в то время, когда лидер внезапно столкнулся с необходимостью предотвратить или противодействовать как раз тому, чего он обещал не допустить: неминуемому вызову фундаментальным интересам государства.

В случае с Хрущевым в течение двенадцати месяцев, предшествовавших октябрьскому кризису 1962 года, Соединенные Штаты демонстрировали неполноценность советской стратегии и выражали решимость этим воспользоваться. Эти откровения и американская политика подорвали доверие оптимистическим заявлениям Хрущева о том, что соотношение сил решительно сдвигается в пользу социализма. С советской точки зрения администрация Кеннеди пошла на решительное изменение баланса сил. Кубинская авантюра Хрущева была задумана для того, чтобы противодействовать вызову, брошенному Америкой[346].

Вторая половина 1979 года охарактеризовалась аналогичными последствиями для советских интересов. Договор о контроле над вооружениями ОСВ-2, казалось, был обречен на поражение в Конгрессе США. Кризис, связанный с появлением на Кубе бригадной группы советских войск (в августе), и незаинтересованность Америки в предоставлении Москве режима «наибольшего благоприятствования», несмотря на рекордный уровень эмиграции из СССР в том году, в очередной раз навели советских лидеров на мысль, что в американской политике вновь доминируют силы, противоборствующие разрядке. Хуже того, все это совпало с продолжавшимся уже год сближением между США и Китаем, быстро приобретавшим масштабы военного союза против СССР. Всего за несколько дней до того, как было принято решение о вторжении в Афганистан, НАТО объявило о своем намерении приступить к развертыванию американских «Першинг-2» и крылатых ракет в ответ на развертывание СССР SS-20s в 1977 году. Настроения в советском политическом истеблишменте, которые во время своей поездки в Москву в декабре 1979 года ощутил Роберт Легволд, сводились к тому, что настала пора «показать американцам» [Legvoid 1980: 82].

Горбачев в 1990 году столкнулся с последствиями своей противоречивой политики, поскольку центробежные силы внутри СССР значительно усилились. Декларации о суверенитете, принятые несколькими республиками, стали предвестниками сепаратизма и отделения. В частности, прибалтийские республики уже настаивали на полной своей независимости. Обещание Горбачева создать «обновленный Союз» с сильными республиками и сильным центром столкнулось с серьезным противодействием. В январе 1991 года армия применила силу в Вильнюсе и Риге.

В этом плане время вторжения в Чечню было выбрано сходным образом. Провозгласив, что 1994 год станет годом укрепления Российского государства, притом что остальные его внутренние и внешнеполитические программы столкнулись с серьезными проблемами, Ельцин аналогичным образом отреагировал на угрозу со стороны Грозного, с решимостью продемонстрировав, что он способен усилить государственную власть на всей территории России и тем самым выполнить обещания, связанные с его резервной стратегией сохранения власти.

Между этими случаями наблюдается и еще одно сходство. Во всех четырех случаях лидер отреагировал на кризис власти путем сужения или переопределения круга своих советников и соратников или передачи контроля над политикой сторонникам жесткой линии в руководстве. Хрущев не стал широко обсуждать необходимость или целесообразность размещения ракет на Кубе и, поскольку его программы провалились, в 1961–1962 годах вел себя все более волюнтаристски, проводя чистки центральных и местных чиновников в обход высшего руководства, ставя его перед фактом своих решений и заставляя Президиум одобрить их.

У Брежнева не было ни здоровья, ни стимулов копировать политический стиль Хрущева. Мы знаем, что решение о вторжении в Афганистан было принято и продвигалось небольшой частью Политбюро при очень незначительных консультациях с более широкими политическими или специализированными элитами. Оно во многом стало результатом решительных инициатив Андропова, Устинова и Громыко – соответственно руководителей КГБ, Вооруженных сил и Министерства иностранных дел – при решительной поддержке Суслова (секретаря ЦК по идеологии) и с согласия или одобрения Брежнева[347].

Горбачев совершил свой знаменитый «сдвиг вправо» ровно за четыре месяца до январских событий 1991 года в Вильнюсе и Риге. В сентябре 1990 года он порвал с радикальными демократами из-за программы «500 дней», плана перехода к рыночной экономике, утверждая, что это приведет к распаду СССР. В ноябре того же года он поставил на ключевые руководящие должности сторонников жесткой линии, уволил нескольких либеральных советников и реорганизовал исполнительную власть в пользу имперских силовых министерств[348]. В этих обстоятельствах гневно объявил о своей отставке с поста министра иностранных дел Шеварднадзе – всего за несколько недель до принятия жестких мер в прибалтийских республиках.

Подход Ельцина к консультациям в 1994 году менялся в том же направлении. Его советники пишут в своих воспоминаниях, а газетные публикации подтверждают, что в течение этого года Ельцин сузил круг своих советников до сторонников жесткой линии в Совете безопасности, который обычно считается органом, принимавшим решение по вторжению в Чечню. Он также резко сократил свою прежнюю практику поиска множества различных вариантов и точек зрения, прежде чем сделать тот или иной выбор [Костиков 1997: 284–285, 296–297, 303–307, 325–326; Батурин и др. 2001: 598–599, 626, 635; Филатов 2000: 236, 254; Tishkov 1997: 212–216][349].

Сужение круга лиц, участвующих в консультациях, и передача контроля над разработкой политики сторонникам жесткой линии приводят к усилению еще одного атрибута, по крайней мере в трех из этих случаев: принятие желаемого за действительное относительно осуществимости отката назад или затрат на него. Судя по всему, Хрущев убедил себя, что Кеннеди отступит, и был искренне удивлен, сбит с толку и напуган его фактической реакцией [Lebow, Stein 1994: 80]. Брежнев с соратниками, по всей видимости, также сильно недооценили риски и затраты, связанные с отправкой Советской армии в Афганистан [Mendelsohn 1998: 63–64]. Расчеты Горбачева в январе 1991 года, как и его участие в принятии решений, были менее очевидными. Мы знаем, что он был напуган перспективой неконтролируемой фрагментации Союза и был полон решимости, по крайней мере в принципе, предотвратить это, особенно после краха коммунистических режимов в Восточной Европе в конце 1989 года. Но нам также известно, что