Горбачев и Ельцин как лидеры - Джордж Бреслауэр

class="p1">Структурные преобразования перестали быть лейтмотивом правления Ельцина. Теперь упор делался на консолидацию достижений, рационализацию управления в новом структурном контексте, политическую изоляцию антисистемных сил и адаптацию народа к системе в том виде, в каком она строилась [Батурин и др. 2001: 16–17, 379–380, 397, 412].

Качественным показателем смены политических приоритетов стали новый упор в выступлениях Ельцина на тему консолидации и относительный отход от тематики преобразований, преобладавшей в 1992–1993 годах. В своем первом выступлении в Совете Федерации 11 января 1994 года он подчеркнул необходимость укрепить рыночную экономику, придав ей правовую инфраструктуру[315]. 24 февраля в его знаменательном послании Федеральному собранию под названием «Об укреплении Российского государства» было заявлено: «Сейчас завершается важный этап преобразования России в демократическое государство. На основе Конституции формируется демократическая система власти»[316]. Раздел о самой экономической реформе, который раньше был бы приоритетным, теперь располагался в середине длинного обращения. В этой и последующих речах по-прежнему подчеркивается необходимость продолжения и углубления процесса реформ, но гораздо больший акцент делается на поддержании социального мира (то есть «всех здоровых сил в обществе») и укреплении правопорядка, причем уделяется внимание судам, снижению преступности, социальным программам, надежности административной системы, упорядочению отношений между Москвой и регионами, долгосрочной адаптации населения к новой системе и необходимости реформы государственной службы как средства снижения уровня коррупции. После амнистии Ельцин красиво резюмировал новое направление в своем обращении к правительству 4 марта 1994 года, заявив, что сегодня в России демократия означает прежде всего стабильность, порядок, сотрудничество[317]. Гайдар почувствовал грядущий сдвиг и в январе 1994 года ушел со своего поста в правительстве[318].

Ельцин был компетентным управленцем и партийным руководителем в Свердловске с 1950-х по 1970-е годы, когда он оставался бесспорным хозяином на своей территории и когда коммунистическая система сдерживала конфликты, насаждая социальный мир и политическое согласие. Затем, в последние годы правления Горбачева, он превратился в тактически выгодную революционную фигуру. Как президент независимой России он, к лучшему или худшему, провел страну через радикальный разрыв с наследием коммунизма. Но теперь, ослабленный возрастом, болезнью и явной усталостью от столь долгой борьбы, Ельцин столкнулся с необходимостью исполнять еще одну социальную роль: лидера как системного менеджера.

Ход программы приватизации отразил этот новый этап в ельцинском правлении. Как было запланировано ранее, второй раунд приватизации на основе нового свода правил прошел в 1994–1995 годах. Если правила, регулировавшие первый раунд («ваучерную приватизацию» 1992–1994 годов), отдавали предпочтение инсайдерам – работникам и менеджерам, то второй раунд стал одним из самых крупных и вопиющих случаев плутократического фаворитизма, какой только можно представить. Огромные отрасли промышленности, потенциально стоящие многие миллиарды долларов, были «проданы» нескольким богатым людям за номинальную сумму, в некоторых случаях менее одного процента от их реальной стоимости. Сомнительно, чтобы Ельцин разбирался в этих тонкостях или хотя бы стремился их изучить. Как он признался в своих вторых мемуарах: «Я не претендую на то, чтобы говорить о философии экономической реформы» [Ельцин 1994: 235][319]. Но советники убедили его, что быстрая передача крупных активов в руки монополистических капиталистов поможет создать класс богатых собственников, которые станут сильными союзниками в продолжающейся борьбе против коммунистической реставрации. Эти капиталисты многого лишились бы при возвращении коммунистов к власти, и, соответственно, они будут готовы использовать все средства, чтобы этого не произошло; а поскольку до президентских выборов остается всего год, их финансовая и политическая (то есть через СМИ) поддержка Ельцина будет гарантирована. Ельцин на этой стадии политической обороны мог, таким образом, использовать новый раунд приватизации, чтобы одновременно укрепить свою личную власть и пересмотреть свою стратегию сохранения авторитета, выступив в качестве гаранта против коммунистической реставрации, невзирая на цену, которую придется заплатить.

В декабре 1994 года Ельцин принял роковое решение о вторжении в Чеченскую республику. К подоплеке этого решения мы обратимся в главе девятой, а здесь вкратце рассмотрим его последствия в контексте реакции Ельцина на разочарование его политикой. После вторжения представители политического, военного и журналистского истеблишмента подвергли Ельцина резкой критике. Ему пришлось объяснять свою стратегию целью сохранения целостности России. Сама цель возражений не вызывала, и он подчеркивал ее в своих посланиях Федеральному собранию в феврале 1995 года и в феврале 1996 года; фактически в своей речи 1996 года он определил самое важное достижение («первый успех») четырехлетних реформ – предотвращение распада России[320]. Но, помимо этого, как он мог оправдать цену, заплаченную в Чечне за достижение данной цели? Как убедить русских, что потеря тысяч солдат стоит того, чтобы удержать преимущественно мусульманскую Чечню в рамках якобы либеральной Российской Федерации, не проливая при этом ни капли крови для защиты этнических русских в так называемом ближнем зарубежье? У Ельцина не было готового ответа, отражающего дилемму (возможно, неразрешимую) построения национального государства в постимперском, но диаспорическом контексте.

Вместо этого Ельцин вновь вернулся к националистическому дискурсу. Он поучал журналистов, что они якобы обязаны содействовать духовному и религиозному возрождению России[321], подобно тому как Горбачев и Хрущев пытались сдержать чрезмерную свободу журналистов в кампаниях за гласность и десталинизацию. Ельцин призвал подрастающее поколение «не позорить славу отцов», осознать важность защиты Родины[322]. Он публично восхвалял казачьи организации – чтобы заручиться их лояльностью, а также напомнить об их прошлой и нынешней роли в обеспечении российской государственности и гражданственности[323].

Ельцин также воспользовался представившейся возможностью, чтобы расправиться с наиболее радикальными антисистемными силами среди русских националистов. 23 марта 1995 года он издал указ против «фашистских» организаций[324]. Это было попыткой установить легальные границы, сдерживающие антирежимную деятельность, создать конструкт крайне правого врага русской нации и дать сигнал, что правительство Ельцина желает и может победить этого врага. Таким образом, в этом указе признавалось, как давно предупреждали все радикальные националисты, что «нация» находится под угрозой, но однозначно заявлялось, что нация находится под угрозой со стороны самих крайних националистов. Указ подразумевал, что ельцинское правительство является силой, которая спасет нацию от этой угрозы.

Тем не менее Ельцин сопротивлялся этнизации в риторике национального строительства. Так, призывая к единству применительно к политике в отношении Чечни, он заявил, что там умирают граждане России, независимо от их национальности[325]. Кроме того, Ельцин, говоря об обязанностях граждан, подтвердил демократические принципы свободы слова и печати. Его антифашистский указ был явно нацелен на радикальных националистов, готовых вывести ополченцев на улицы, а не на Зюгановых, Бабуриных и других, которые выражали свое несогласие в рамках законных политических институтов, созданных Конституцией декабря 1993 года.

Подводя