La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

В сущности-то говоря, она просто не знала, куда ей податься. Ночное подозрение, что немцы ее ищут, все росло и росло в ее обессиленном мозгу, оно готово было отсечь ей пути возвращения в желанную общую комнату в Пьетралате. Все же она следовала за Узеппе, который, вышагивая мелкими шажками, вел ее к автобусной остановке, вел убежденно и радостно, хотя и неравномерно — сапожки были слишком просторны и он еще к ним не привык. Где-то возле площади Крестовых Походов их обогнала женщина среднего возраста — она, как безумная, неслась в одном с ними направлении. Ида ее узнала — это была еврейка из гетто, жена некоего Септимо Ди Сеньи, который держал лавочку подержанных вещей за церковью Святого Ангела в районе Пескериа. В предыдущие годы Ида не раз бывала у него, предлагая для продажи разную домашнюю мелочь и собственные безделушки. Иногда ей приходилось вести переговоры и с женой, которая становилась за прилавок в отсутствие мужа. Бывали дни, когда в малюсеньком помещении их магазинчика она замечала и кое-кого из их многочисленных детей и внуков: они ведь жили все одной большой семьей, занимая две комнаты прямо над лавкой.

«Синьора! Синьора Ди Сеньи!»

Ида звала ее по имени, все ускоряя шаги; в голосе ее звучало удивление и ликование. И поскольку женщина, по-видимому, ее не слышала, Ида подхватила Узеппе на руки и побежала за ней, желая непременно догнать. У нее не было никаких точных намерений, но она боялась потерять женщину из виду, цеплялась за эту неожиданную встречу, словно землянин, заблудившийся среди лунных пустынь и вдруг натолкнувшийся на собственного же близкого родственника. Но женщина не оборачивалась и не слышала ее. Когда Ида с нею поравнялась, она едва на нее взглянула — враждебно, угрюмо… Так выглядят умалишенные, отвергающие любые связи с нормальными людьми.

«Синьора!.. Вы меня не узнаете?! Я ведь…» — не сдавалась Ида. Но женщина более не обращала на нее внимания, более того — казалось, что она не видит ее и не слышит, хотя в то же самое время она ускорила шаг, как поступил бы человек, объятый подозрениями и желающий освободиться от докучной встречи. Женщина потела (она была довольно тучной); коротко подстриженные волосы, седоватые и тронутые желтизной, прилипли ко лбу, левая рука с «патриотическим» обручальным колечком из стали судорожно сжимала потрепанный маленький кошелек. Больше у нее ничего не было.

Ида бежала рядом с ней, ее объяла паническая тревога; Узеппе, сидящий у нее на руках, раскачивался на ходу.

«Синьора, — вдруг сказала Ида почти полушепотом, подойдя вплотную, обращаясь к ней, словно к своей личной наперснице. — Я тоже еврейка».

Но синьора Ди Сеньи не поняла ее и даже не прислушалась. В этот самый миг, вздрогнув от толчка какой-то внутренней тревоги, она прянула вперед и бросилась бежать, словно спугнутый зверек через маленькую площадь, направляясь к расположенной напротив товарной станции.

Станция после ряда бомбежек была наскоро восстановлена для движения, но ее низенький прямоугольный фасад грязно-желтого цвета оставался опаленным и зачерненным дымом разрывов. Поскольку это была второразрядная окраинная станция, там никогда не бывало много пассажиров, в особенности по понедельникам; и тем не менее сейчас там было как-то по-особенному безлюдно. В эту военную пору, в особенности же после начала немецкой оккупации, тут частенько происходила погрузка или разгрузка войск. Но сегодня военных не было видно, и лишь несколько людей в штатском неторопливо прохаживались туда-сюда. В это позднее понедельничное утро здание имело вид заброшенный и какой-то временный.

Но Узеппе все равно взирал на него, как на монумент мирового значения — возможно, он смутно припоминал тот день, когда они явились сюда вместе с Ниннуццо поглядеть на поезда. Он помалкивал и озирался вокруг с любопытством, позабыв на время о собственном великом нетерпении — в самом деле, он ведь так торопился попасть в Пьетралату, а приходилось раскачиваться из стороны в сторону на руках у матери; он не чаял той минуты, когда сможет, наконец, возвестить Карулине и всем прочим, что у него новые сапожки!

Ида между тем очень торопилась, чтобы не потерять из виду одинокую фигуру синьоры Ди Сеньи, притягивавшую ее к себе, словно фата моргана. Женщина направилась ко входу для пассажиров, потом повернула обратно — в ореоле одиночества, ярости, неприкасаемости, не ожидающая ни от кого помощи. Теперь она уже не бежала, раскачиваясь, она ковыляла в своих сношенных летних туфлях на толстенной ортопедической подошве… Она шла, оставив за спиной фасад станционного здания, вдоль наружного бокового прохода, потом повернула налево, двинулась к дебаркадеру, подошла к служебной будке багажного отделения. Ида перешла через площадь и двинулась за ней.

Калитка была открыта, не было видно никакой охраны, и даже из полицейской будки ее никто не окликнул. Она прошла шагов, вероятно, десять и стала различать какой-то наводивший ужас не то гул, не то жужжание… Было совершенно непонятно, откуда все это исходит. Этот участок станционного пространства сейчас казался опустевшим и никчемным. Не было движения поездов, не сновали тележки с грузами. Единственными людьми в поле зрения были двое или трое подсобников, со спокойным видом стоявших в конце грузового дебаркадера, на солидном расстоянии от магистрального пути.

Около наклонного склона, ведущего к рельсовым путям, беспокоящий ее шум стал громче. Вначале Ида рассудила, что это, вероятно, блеяние и мычание животных, доносящееся из переполненных товарных вагонов — отголоски этого мычания порой приходилось слышать вблизи станции и раньше. Но это было совсем другое. Это голосила человеческая толпа; звуки исходили, вроде бы, прямо из-под платформ, и Ида пошла вперед, ориентируясь на них, хотя никаких признаков скопления людей нельзя было увидеть среди запасных и маневровых путей, перекрещивающихся на фоне галечной подсыпки справа и слева от нее. В этом своем переходе, который ей показался километровым и был омыт ручьями пота (на самом деле там набиралось от силы шагов тридцать), она никого не повстречала, кроме одинокого машиниста, который что-то ел из кулька, стоя возле обездвиженного паровоза, и ничего ей не сказал. Скорее всего, немногочисленные охранники тоже отлучились перекусить. Только что начался перерыв на обед.

Непонятный человеческий гомон приближался, он звучал все громче, хотя и оставался необнаруженным, словно исходил из какого-то засекреченного и зачумленного места. Он был похож на все те звуки, которые можно слышать в приютах для престарелых, лазаретах и местах заключения, однако эти звуки были перемешаны без разбора, как осколки разных материалов, брошенные в общую дробильную машину. В конце пешеходной дорожки, на прямом тупиковом пути стоял поезд, он показался Иде бесконечно длинным. Гомон голосов исходил оттуда.

Там было, вероятно, десятка два вагонов для перевозки скота. Некоторые стояли порожняком с открытыми дверьми, двери других были задвинуты и заперты длинными железными штангами. Согласно общему стандарту, в вагонах этого типа не имелось никаких окон, только маленькое зарешеченное отверстие где-то у самой крыши. У некоторых из этих решеток виднелась пара рук, вцепившихся в прутья, чьи-то глаза, уставившиеся в одну точку. В этот момент около поезда не было никакой охраны.

Синьора Ди Сеньи была там, она бегала взад и вперед по открытой платформе, перебирая своими ножками без чулок, коротенькими и худыми, болезненно белыми… Демисезонный пыльник, развевающийся за спиной, окутывал ее деформированное тело. Она носилась вдоль всей этой цепочки вагонов, выкрикивая голосом почти непристойным: «Септимио! Септимио!.. Грациелла! Мануэле!.. Септимио!.. Септимио!.. Эстерина!.. Мануэле!.. Анджелино!..» Из недр состава до нее долетел незнакомый голос, он кричал ей, чтобы она уходила прочь, иначе эти, которые вот-вот вернутся, заберут и ее тоже. «Не-е-е-т! Нет, никуда я не уйду! — прокричала она в ответ яростно и грозно, стуча кулаками по обшивке вагонов. — Здесь моя семья, позовите их! Ди Сеньи! Семья Ди Сеньи! Септимио! Септимио!» — завопила она вдруг и подбежала к одному из вагонов; вся устремившись вперед, она схватилась за штангу, крепившую дверь, в бессильной попытке выломать ее. За решеткой верхнего отверстия появилась маленькая голова, это был старый Ди Сеньи. Было видно, как сверкают его очки на фоне зиявшей за ним темноты, оседлавшие его массивный нос; были видны и миниатюрные кулачки, вцепившиеся в железные перекладины.

«Септимио! Где все остальные? Они здесь, с тобой?»

«Уходи, Челеста, — сказал ей муж. — Говорю тебе — уходи сейчас же, эти сейчас вернутся…»

Ида узнала его голос, неторопливый и рассудительный. Тот же голос, который в былые времена, в тесном закутке, заваленном старинными вещами, говаривал ей мудро и взвешенно: «Ваша вещица, синьора, не стоит даже того ремонта, который здесь придется сделать…» Или же: «За все это чохом я могу дать вам шесть лир…»