Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цилли просидела там до позднего вечера. Пивная наполнилась народом. Цилли все время смотрела на дверь. Один раз она сбегала домой и снова вернулась. Пришел только Мекк, который стал утешать ее и с четверть часа балагурил с нею. Между прочим, сказал: «Этот, небось, вернется. Парень к хлебцу-то привык. Так что ты не волнуйся, Цилли». Но в ту же самую минуту ему вспомнилось, как он когда-то сидел вот так же с Линой, и она искала Франца, в тот раз, когда была эта история с Людерсом со шнурками для сапог. И Мекк чуть сам не пошел вместе с Цилли, когда та снова выскочила на грязную, темную улицу; но ему не хотелось расстраивать Цилли еще больше, – может быть, все это так, пустяки.
В порыве гнева Цилли отправилась искать Рейнхольда; может быть, он опять навязал Францу какую-нибудь женщину и Франц просто бросил ее, Цилли. Но комната Рейнхольда оказалась заперта на ключ, и дома не было даже Труды.
Цилли медленно повернула обратно в пивную. Шел снег, который сразу превращался в слякоть. На Алексе газетчики выкрикивали «Монтаг морген» и «Вельт ам монтаг»[459]. Цилли купила у чужого газетчика газету и просмотрела ее. Прав ли был Франц, случилось ли что-нибудь особенное в этот день? Ну да, крушение поезда в Соединенных Штатах, близ Огайо, столкновение коммунистов с фашистами[460], нет, в таких делах Франц не участвует, большой пожар в Вильмерсдорфе. На что мне все это? Она медленным шагом миновала сверкавший огнями универмаг Тица[461] и перешла через улицу по направлению к темной Пренцлауерштрассе. Цилли была без зонтика и порядком промокла. На углу Пренцлауерштрассе, перед маленькой кондитерской, стояла под зонтиком группа уличных фей, загородив весь проход. Сразу за этой группой с Цилли заговорил какой-то толстяк без шляпы, вышедший из подъезда дома. Она поспешила пройти мимо. Но следующего я возьму, что это Франц себе думает? Этакой подлости я еще никогда не видывала.
Было без четверти 10. Страшное воскресенье. В это самое время Франц лежал уже в другой части города на земле, головою в сточной канавке, ногами на тротуаре.
Франц спускается с лестницы. Ступенька, еще ступенька, еще, еще, и так четыре этажа все ниже да ниже. В голове какой-то туман, точно она чем-то забита. Суп готовишь, фрейлейн Штейн[462], дай мне ложку, фрейлейн Штейн, дай мне ложку, фрейлейн Штейн, суп готовишь, фрейлейн Штейн. Нет, этим у меня делу не поможешь. Ух и потел же я тогда у той стервы. Надо пойти освежиться на воздухе. Ну и перила в этом доме, даже порядочного освещения нету, так можно и на гвоздь напороться.
На 2-м этаже открывается дверь, и за Францем тяжеловесно плетется какой-то человек. Вот, должно быть, у него пузо, раз он так отдувается, да еще спускаясь по лестнице. Внизу Франц останавливается в дверях. Воздух сер и мягок, верно, скоро пойдет снег. Человек с лестницы пыхтит уже рядом с Францем, это маленький, рыхлый человечек с бледным одутловатым лицом; на голове у него зеленая войлочная шляпа[463]. «У вас, вероятно, сильная одышка, сосед?» – «Да, знаете, ожирение. И потом, хождение по лестницам». Они вместе идут по улице. Тот, который с одышкой, пыхтит: «Это я, понимаете, сегодня уж пять раз подымался на пятый этаж. Сами посчитайте: двадцать лестниц, в среднем по тридцати ступеней – витые лестницы короче, да зато круче, – стало быть, по тридцати ступеней пять лестниц, это сто пятьдесят ступеней. Извольте-ка: вверх да вниз». – «Собственно говоря, тут будут все триста. Потому что вниз вам тоже трудно, как я заметил». – «Верно, верно, вниз тоже». – «В таком случае я выбрал бы себе другую профессию».
Снег падает тяжелыми хлопьями, хлопья кружатся, красота! «Да, знаете, я хожу по объявлениям, так что уж тут ничего не поделаешь. Для меня нет будней или воскресений. По воскресеньям даже труднее. По воскресеньям больше объявлений, потому что люди больше всего рассчитывают на воскресенья». – «Ну да, потому что у людей в этот день больше времени, чтобы прочесть газету. Понятно даже без очков. Это ж по моей специальности». – «А вы тоже даете объявления?» – «Нет, я только торгую газетами. А сейчас собираюсь почитать, какая попадется». – «Ну, я их уже все прочел. Вот погода-то. Видали вы когда-либо что-нибудь подобное?» – «Известное дело – апрель! Вчера было еще очень хорошо. И вот, обратите внимание, завтра опять будет ясно. Хотите пари?» Но тот совсем запыхался, отдувается, фонари уже горят, вытаскивает возле одного фонаря из кармана маленькую записную книжечку без переплета, держит ее перед собой как можно дальше и что-то выискивает в ней. «Намокнет она у вас», – говорит Франц, но тот как будто не слышит, сует книжечку обратно в карман, разговор окончен, надо попрощаться, думает Франц. И вдруг этот человечек пристально глядит на него из-под зеленой шляпы и спрашивает: «А скажите, сосед, чем вы, собственно, живете?» – «Почему вы спрашиваете? Я – газетчик, вольный газетчик». – «Вот как? И этим вы зарабатываете деньги?» – «Да, помаленьку». Что этому человечку надо, вот чудак-то. «Вот как? А знаете, мне тоже всегда хотелось зарабатывать деньги так, вольным трудом. Должно быть, приятно делать что вздумается, и если только не лениться, то дело уж пойдет на лад». – «Как когда. Но ведь вот вы, сосед, бегаете, кажется, достаточно? В воскресенье, да еще в такую погоду, как сегодня, немногие побежали бы». – «Верно, верно. Я пробегал сегодня уже полдня. И все-таки ничего не заработал, ничего не заработал. У людей нынче совсем нет денег». – «Чем же, позвольте узнать, вы торгуете, сосед?» – «А я, знаете ли, получаю небольшую пенсию. И вот мне захотелось, понимаете, быть свободным человеком, работать, зарабатывать деньги. Ну да, пенсию я получаю уже три года, а до тех пор я служил на почтамте, и вот теперь я бегаю как угорелый. Читаю в газетах объявления, а затем хожу и смотрю на то, что люди через газеты продают». – «Вас интересует мебель?» – «Да что придется: подержанная конторская мебель, рояли фабрики Бехштейна, старые персидские ковры, пианолы, коллекции марок, монеты, гардеробы после покойников». – «М-да, народу много помирает». – «Так и валятся, так и валятся. Ну, я иду по объявлению,
