Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт

Пути… В Театре сатиры под моим руководством не получилось гениальных свершений. Ни спектакля «Взрослая дочь молодого человека», как у Анатолия Васильева, ни трилогии по Маяковскому – спектаклей «Баня», «Клоп» и «Мистерия-буфф», как у Валентина Плучека. Не получилось шедевров. Потому что я не режиссёр, а педагог.

Когда меня спрашивают, считаю ли я, что моя актёрская судьба сложилась удачно, отвечаю, что всё зависит от того, с кем сравнивать. Если плясать от Чарли Чаплина, то, конечно, ужас, а если смотреть с другой стороны, то нормально.

Раньше в Центральном доме актёра проводились «Вечера несыгранных ролей». Название, конечно, – полный идиотизм: играть несыгранную роль глупо. Тем не менее приходили актёры и говорили: «Я хочу роль Гамлета. Мне уже 54 года, я всю жизнь мечтал об этой роли, но мне её так и не дали». Даже известные актёры просили разрешить им сыграть своих Джульетт и королей Лиров. Я и сам играл там Остапа Бендера.

Очень много лет я в разных ипостасях и качествах занимаюсь хихиканьем. В многоборье спортсмены соревнуются в семи видах спорта – бегают, прыгают в длину, в высоту, метают копьё и так далее. Но их результаты – ниже рекордов тех, кто ограничивается одним видом. То же – и с профессией. Люди упёртые, сосредоточенные на каком-то конкретном деле, добиваются большего. С годами понимаешь, что не надо метаться, быть многоборцем. Борьба должна быть одна – что в спорте, что в жизни.

Горько обретать профессию к концу жизни. Оказалось, что я самобытный писатель. Но поздно. Да и афоризм не тянет на целую страницу.

Я не завидую никому. Что, наверное, плохо. Ведь зависть будирует, побуждает к действиям: «И я тоже!» Но зависть – это и злость, и интрига. Единственное, чему я завидую, – индивидуальному творчеству, индивидуальной работе. Если бы можно было начать жизнь заново, я не стал бы артистом. Я стал бы таксистом или писателем.

Вот говорят о свободе выбора. Но когда человек старый, он уже навыбирался, и трудно выбраться из того, что выбрал. Вынужден любить что получилось и что сам себе создал.

Написал, что не завидую никому, и вдруг понял, что завидую – по-настоящему, глубоко и искренне верующим людям. Причём к концу – всё больше и больше.

Наталия Николаевна и её наставник и друг отец Вадим решили затащить меня в церковь за Истрой и покрестить наконец перед смертью. Я-то был уверен, что я крещёный. С младенчества до школы я не вылезал из церкви вместе со своей нянькой Наташей. Это называлось: я гулял на бульваре. Для меня церковь – практически родина. И после этого меня на девятом десятке крестить!

В литературе постоянно описывается, как человек, совершивший что-то днём, ночью себя винит, корит, клеймит и фантазирует, как он поступил бы, если бы был цельным, смелым, резким и трезвым. Во мне это присутствует.

Риск – это поступок. А поступок всегда связан с переменой. Люди же боятся что-то менять – работу, профессию, семью… Поэтому риск – удел смелых. Если человек к тому же умный, то высчитает, как не проиграть и не накрыться. Глупый и рисковый может сильно нарваться.

Чувство вины ужасно, потому что вина накопительна. А когда становишься совсем древним, то эти «вины» составляют огромный список. Я виню себя за трусость. Я часто уходил от поступка. А трусость – это отсутствие поступка. Она подразумевает предательство. Я никого глобально не предал, никого не убил, но по мелочи суммарно набирается. Врёшь, чтобы не причинять боль. Врёшь ради будущего. Всё это – враньё во имя вранья. Здесь я виноват неоднократно. Я мягкий. Тряпка. Мягкая тряпка.

Пропала вера в искупление – тупик.

К старости накопилась обида на проявления хамства. Но нельзя обращать на это внимание, потому что иначе надо делать выводы. Проще быть чуть выше этого – на всё не нареагируешься. Да и отвечать бессмысленно – сразу вступаешь на ту же стезю. А это уже для тебя унизительно.

Во мне сидит доброта и очень раздражает. Хочется быть адекватным окружению. Но уже не получится: для злости нужны энергия и мышцы.

Люди стали дико скупы. На деньги, на чувства, на взаимоотношения. Вне зависимости от дарования и ума. Возможно, произошло это из-за компьютеризации Вселенной. Скупость – это страшная клетка.

Алчным людям недостаточен вагон. Им ещё хочется и маленькую тележку.

Интеллигентный человек – стыдливый. Но такие люди выродились. Сейчас не время стыдиться.

Мы привыкли, что когда человек не так мыслит и не так поступает, то он дерьмо. Мне же кажется, что есть люди, которые действительно думают иначе и соответственно поступают. Надо к этому относиться внимательно. Уважительно или неуважительно – другой вопрос, но внимательно. Я абсолютно терпимый. Меня можно вывести из себя иной точкой зрения, но я потом обратно к себе вернусь.

Вообще, точка зрения – это неизлечимо. Всякая точка зрения – это скандал. Так или иначе. По поводу подгоревшей колбасы или по поводу мироздания. Сегодня мощный скандал важнее заслуженного успеха.

Говорят: «Кому надо, тот поймёт». Но их всё меньше. А в основном – или вообще ничего не надо, или поймёт, что ему это не надо, и не простит.

Враги – понятие условное, потому что они не высчитываются. Это момент эмоциональный и сиюсекундный: сегодня первый друг, завтра – первый враг. Если раньше что-то основывалось на глубоких смыслах, то сейчас во всём – в дружбе, любви и даже иногда в профессии, враги – элемент случайности. «Враг» – страшное слово. Это человек, который неприемлем по всем параметрам – физиологически, мировоззренчески, полово, смыслово… Иногда говорят: «Это мой враг. Он вчера меня обосрал». Но если вчера обосрал, а сегодня подтёр и поцеловал, то это не враг. Это эмоции.

Всё чаще я думаю о таком явлении, как отшельничество. В наш бешеный век ты всё время кому-то должен и обязан. И страшно, что многим долг не отдан и обманутые вкладчики в биографию успеют отомстить. А отшельничество – это когда никому не должен. Если это не ссылка и даже не монашество, то очень интересно. Человек, который по сути своей отшельник и приходит к этому, наверное, счастливый. Это даже мощнее веры. Такая самодостаточность. А другим надо общаться. Сам я не отшельник, я балабол.

После того как мой друг офтальмолог Святослав Фёдоров трагически разбился, в какой-то передаче интеллигентный человек из академической медицинской среды серьёзно сказал: «Какой Славка счастливый! Закончил жизнь в полёте». Звучит страшно, но правда в этом есть. Всё время боишься перспективы