О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

Новый режим объявил исламских дружинников, патрулирующих улицы, «гласом народа». Хомейни издал указ об обязательном ношении платка, но вынужден был отозвать его после того, как женщины стали организовывать массовые демонстрации и сидячие протесты и выкрикивать лозунг «свобода – не восточная и не западная ценность. Свобода универсальна!» Но дружинники нападали на непокрытых женщин, иногда с кислотой, ножницами и ножами. Закон о защите семьи отменили; на смену ему пришли религиозные законы. Вновь снизили возраст вступления в брак (для женщин) с восемнадцати до девяти лет; легализовали многоженство и «временные браки», женщин-судей лишили должности и полномочий, а за супружескую измену и проституцию теперь забивали камнями.

Глава 23. Другая другая женщина

Когда летом 1979 года я наконец защитила диссертацию и мы с Биджаном уехали в Тегеран, от моих прежних иллюзий по поводу нового иранского правительства не осталось и следа. Моих родителей вызвали в революционный трибунал. Мать заставили вернуть суммарную зарплату, которую она получила за время работы в парламенте; большинство нашей собственности конфисковали, но, в отличие от многих правительственных чиновников столь высокого ранга, родителей не посадили в тюрьму и не казнили. Вспомнили, что мать когда-то голосовала против закона о капитуляции и закона о защите семьи; это зачли ей в преимущество. Отца же спас его тюремный срок и протоколы из разведки, в которых говорилось о его симпатиях к бунтовщикам в ходе июньского восстания 1963 года. Он с изумлением вспоминал предсказание Рахмана: тот говорил, что его тюремное заключение спасет его от большой беды. Мать многозначительно качала головой. «А кто верил ему все это время? – говорила она, обращаясь скорее к себе самой, чем к кому-то из нас. – Кто его привечал, когда вы пытались вышвырнуть его за дверь?»

Пока я была в Америке, родители переехали в новый дом в северном Тегеране. Он стоял напротив здания, где раньше находился Американский госпиталь; впоследствии там открылась больница для ветеранов ирано-иракской войны. Вернувшись, мы с Биджаном решили поселиться у родителей. Это было временное решение: мы планировали найти работу и собственное жилье. Однако, как часто бывает с временными решениями, вскоре оно стало постоянным. Мохаммад жил в своей квартире, но часто приезжал в гости, особенно по пятницам, когда мои родители устраивали кофейные посиделки, на которых собиралось даже больше людей, чем раньше.

Большая комната на первом этаже нового дома повидала немало оживленных и горячих дебатов: на кону была судьба государства, и всем – кроме, пожалуй, нашего обаятельного, но апатичного полковника – было что сказать. Отец по-прежнему не терял надежд на революцию и повторял свой тезис, что, если нам удастся избавиться от двух деспотических сил – абсолютистской монархии и духовенства, – мы встанем на правильный путь. Ему казалось, что премьер-министр Базарган сможет и захочет объединить демократически настроенные объединения и отдельных политиков в единый фронт. Впрочем, скоро он избавился от этой иллюзии.

У Ширин-ханум и моей матери был период восхищения Хомейни. Мать яростно защищала его от все большего числа молодых скептиков, в числе которых была я, мой брат и наши друзья. Она не видела ничего плохого в том, что лидер нации исповедует ту же религию, что и она сама. «Ту же религию! – воскликнул кто-то из гостей. – Незхат-ханум, будь его воля, он бы и вас, и вашу дочь, и всех женщин в этой комнате замотал бы в черное с головы до ног!»

Мать отвергала подобные домыслы, разнося вазы с фруктами, кофе и мини-пирожные. «Нехорошо поддаваться слухам, – говорила она. – У него твердая рука, он умеет править». Что до возмущенных упоминаний о последних зверствах революционных дружинников, они ее ничуть не трогали. Она считала, что насилие вершится не по велению Хомейни: мол, за него ответственна группа экстремистов, которую непременно накажут.

Но очень скоро она уже не помнила, как защищала Хомейни. Вести о чудовищных преступлениях нового режима перечеркнули надежды, что что-то изменится, и от нашего ликования не осталось и следа. Несколько наших коллег и друзей стали жертвами режима: главный редактор «Ханданихи» господин Амирани, который так храбро защищал отца, пока тот сидел в тюрьме; робкий мамин воздыхатель господин Хошкиш, тихий и добродушный глава Центрального банка. Их казнили без суда и предъявления обвинений. Были и другие: бывшая директриса моей школы доктор Парса; генерал Пакраван, в 1963 году спасший жизнь Хомейни; наш давний враг генерал Нассири и многие другие, кто был против шахского режима и даже сидел в тюрьме при шахе, как, например, мой кузен Саид. Позже стали убивать и обычных людей, за которыми водился лишь один грех – они плохо отзывались о Хомейни и исламе. Арестовывали геев, неверных супругов, женщин, которых считали проститутками, представителей меньшинств, особенно бахаистов. 4 ноября 1979 года захватили посольство США; умеренный премьер-министр Базарган ушел в отставку, и роман моих родителей с революцией закончился.

В первую пятницу после нашего возвращения в Тегеран матери не терпелось представить меня новой гостье. Это была коллега дяди Али, который работал главврачом в известной тегеранской больнице. «Я так много о тебе слышала», – с многозначительной улыбкой произнесла Зиба-ханум. Хотя мы виделись впервые, она говорила со мной как с близкой подругой. Когда другие гости ушли, она осталась на обед; к ней присоединился ее муж и десятилетняя дочка, красивая застенчивая девочка, которая, несмотря на робость, чувствовала себя у нас дома вполне уверенно. Мать закармливала ее конфетами. После обеда отец отвел нас в сад. «Твой папа проводит так много времени в этом саду, – восхищенно проговорила Зиба-ханум. – Каждый цветок здесь посажен его руками».

Мать первая с ней познакомилась. Зиба-ханум работала в администрации больницы, мать зашла к дяде Али и встретила ее. Она сразу понравилась матери, и та пригласила ее в гости, а потом и ее семью. На момент нашего с Биджаном возвращения в Иран Зиба-ханум и ее муж входили в число самых близких друзей моих родителей. Думаю, роман между Зибой-ханум и отцом завязался, когда те начали жаловаться друг другу на своих супругов. «Он холоден, – доверительно сообщил мне отец, – и безразличен к обаянию этой страстной и любящей женщины». А есть ли более плодородная почва для любовного сговора, чем недовольство двух обиженных супругов?

Шахран (моя хорошая подруга и первая жена Мохаммада), мы с Биджаном и Мохаммад, 1983 год

Зиба-ханум была красивее Шахин, но отличалась большей консервативностью. Она была чуть полновата, всегда одевалась наряднее, чем положено случаем, великолепно готовила и