О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

С семьей Биджана, особенно с его двумя сестрами, у нас с самого начала сложились любящие и беззаботные отношения. Меня поразила непретенциозная щедрость его сестер, их моральная целостность. Во время свадебных приготовлений мать и сестры Биджана относились ко мне как к чудаковатому, но очаровательному ребенку. Умоляли подчиниться требованиям матери. Наши с матерью ультиматумы расстраивали свекровь, и она назначила Мани и Таране посланниками мира. Слышу шаги Мани на лестнице, выпрямляюсь и готовлюсь ответить на ее просьбы весомыми контраргументами. Она говорит мягким и осторожным голосом. «Ази-джан?» За ее спиной вижу Таране, та улыбается и молчит. «Все матери такие, взгляни на Афахг-джун», – говорит Мани, которая вечно бросается на амбразуру и увлекает за собой своих близких, лишь бы всех помирить. Ее муж Киумарс (мы зовем его Кью) – образцовый супруг, но стоит кому-либо из подруг пожаловаться на равнодушие и жестокость их мужей, как Мани сочувственно произносит: «Я прекрасно тебя понимаю». Кью остается лишь раздосадовано поддакивать. Ее прерывает Таране: «Пойдем покупать свадебное платье и забудем обо всем». «Можем выпить кофе в торговом центре», – добавляет Мани, видимо, пытаясь меня подкупить. Через полчаса они поднимаются наверх с видом потерпевших поражение генералов вражеской армии.

Биджан умолял меня уступить матери и заметил, что я сама не хотела раздувать из свадьбы историю, а теперь из-за моего упрямства именно это и происходит. «А ты? – саркастически спрашивала его мать. – Что ты думаешь по этому поводу? Нам с тобой нужно серьезно поговорить». Он кивал головой, с улыбкой соглашался, что она права, да, им нужно серьезно поговорить; а потом бесследно исчезал. Наконец я сдалась: скорее от усталости, чем по другой причине, а мать выиграла по всем пунктам. «За твои страдания произведем тебя в святые, – с улыбкой проговорил Биджан. – Но пока, прошу, слушайся ее, и тогда она оставит нас в покое».

Три дня терпеливые сестры Биджана таскали меня по всему Вашингтону от одного торгового центра к другому в поисках туфель и подходящего свадебного платья. Платье, которое мы нашли, было не идеальным, на мой вкус слишком девичьим, но это было неважно. Свадьба прошла по плану. И, несмотря на предшествующие ей кровавые баталии, сама церемония была полна тепла и близости.

Моя вторая свадьба 9 сентября 1979 года. Слева направо: мать Биджана, я, отец, мать

Утром накануне свадьбы мы пошли в здание правительства штата для проведения церемонии бракосочетания, и посреди церемонии меня вдруг обуял неукротимый смех. Я до сих пор не знаю, почему смеялась, но все лучше, чем плакать, как на предыдущей свадьбе. Мани стало за меня стыдно, Биджан гневно на меня посмотрел, а подруга Мохаммада Дженет, одна из наших свидетельниц, тоже засмеялась.

Наутро после бракосочетания мы провели еще две церемонии: бахаистскую – ее вела индианка – и мусульманскую. Родные Биджана были бахаистами; что удивительно, мои родители совсем этому не воспротивились. Вечером дома у Мани собрались около двадцати друзей и родственников. Сестры Биджана танцевали, а моя семья стояла у стеночки и наблюдала за их мастерством с восхищением и завистью.

Глава 22. Революция

Сразу после свадьбы Биджан уехал в Париж на встречу с лидерами нашей студенческой группировки. Агрессивность вооруженных ячеек и усилившиеся репрессии привели к расколу в политической программе оппозиции. Студенческое движение за границей все больше тяготело к радикализму. Мать осталась в США еще на два месяца. Сняла квартиру в Нью-Йорке, где учился брат, а поскольку мы с Биджаном не успели найти собственное жилье, мы условились, что я перееду к ней и буду работать над диссертацией до его возвращения. Диссертация была посвящена Майку Голду и пролетарским писателям 1930-х; так как в 1930-е Нью-Йорк был центром радикальных течений, он как нельзя лучше подходил для написания этой работы.

Мать постоянно пилила родных Биджана по поводу его отъезда. «Всего две недели прошло со свадьбы, а он бросает мою дочь непонятно ради чего!» – причитала она и цедила сквозь зубы, что сын пошел по стопам отца, мол, яблочко от яблони недалеко падает. Она звонила его матери и жаловалась, что я нездорова, слишком много работаю, и, если бы она не осталась, обо мне некому было бы позаботиться. «Вот что теперь ждет мою бедную девочку?» Но мать Биджана сама была в ужасном состоянии, только по другим причинам. Она искренне верила, что агенты иранской разведки могли убить Биджана, а во время путешествия по Европе он особенно рисковал.

В том году президент Джимми Картер учредил в Госдепартаменте Управление по правам человека. Это ознаменовало перемены во внешней политике США. Сидя в венгерской булочной недалеко от Колумбийского университета на Амстердам-авеню, мы с товарищами обсуждали влияние «джимократии» на диссидентское движение в Иране. Группа националистов написала шаху письмо с просьбой соблюдать упомянутые в конституции ограничения роли монархии. Сформированный в Тегеране Комитет по правам человека потребовал, чтобы описанные Картером права соблюдались в Иране. Освободили несколько политзаключенных; улучшилось обращение с заключенными в целом. В институте Гете в Тегеране прошел ряд поэтических вечеров Писательской ассоциации, собравших аншлаги; на них открыто критиковали отсутствие свободы самовыражения. В последний вечер, пока поэты и писатели вещали о притеснениях, снаружи под дождем дежурили солдаты. Их проинструктировали не применять силу – только если разразится драка, – и вечер завершился спокойно. Но вторую серию вечеров в Технологическом университете Арьямехр запретила САВАК.

Хотя инициаторами протестов стали светские группы, аятолла Хомейни и его последователи обретали в Иране большую популярность. Мы тоже его поддерживали, в силу своей самоуверенности не воспринимая его как угрозу и намеренно не замечая его замыслов. А ведь все было как на ладони: его книга «Закон юриспруденции» призывала к созданию теократического государства, которым бы правил наместник Бога на Земле; он приравнивал движение за права женщин к проституции; неоднократно выступал против меньшинств, особенно бахаистов и евреев. Мы же внимали его критике империалистов и шаха и готовы были не обращать внимания на то, что критика исходила отнюдь не от поборника свободы. Сам Хомейни был благоразумен и не спешил обнародовать свои планы. В публичных заявлениях он намекал, что после возвращения в Иран удалится в священный город Кум и предоставит государственные дела политикам.

В первые десятилетия двадцатого века аму Саид и люди его поколения – Деххода[17], Хедаят[18], Нима[19], Довлатабади[20], Рафат[21], Иредж-Мирза[22], Эшги[23] – осознавали реакционизм