О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

находкам, подтверждениям, что была права все это время. Прошло много лет, но она по-прежнему хранила это письмо и иногда махала им у меня перед носом со злорадным удовлетворением на лице или вспоминала о нем с ядовитым безразличием.

Вскоре после этого она узнала правду о Шахин. Отец постоянно колебался между желанием начать новую жизнь и боязнью это сделать. Он угрожал уйти, но никак не решался. Бывало, он все же уходил из дома ненадолго, заставлял мать согласиться на развод, но в последний момент передумывал, либо она уговаривала его вернуться. «Жена говорит, что никогда не согласится разойтись навсегда, – писал он в дневнике, – потому что тогда я буду счастлив, а она не хочет, чтобы я был счастлив». Позже мы обедали в ресторане, и отец сказал, что мать узнала о его романе с Шахин от Рахмана; тот донес на него после того, как сам пытался предложить Шахин вступить с ним в сексуальную связь, но та отказалась. Он рассказал мне об этом после внезапной смерти Рахмана летом 1973 года. Отец горевал о нем; ему казалось, что, если бы Рахман не злоупотреблял своими сверхъестественными способностями, он мог бы быть полезен ему и его близким.

Аджи-маджи, латраджи: я слышу, как Рахман произносит этот бессмысленный набор слов, якобы волшебное заклинание, смеется и пытается ухватить меня за руку. Он был таким крупным, таким громким, и когда входил в комнату, то заполнял собой все пространство; даже мне, как ни странно, его не хватало, точнее, я чувствовала его отсутствие и образовавшуюся с его уходом пустоту, как будто мир имел конечный размер, а когда его часть в форме господина Рахмана вырезали, мир ощутимо уменьшился.

Родители оставались вместе еще десять лет. Шахин вышла за богатого поклонника, но тот оказался игроком и не давал ей денег, опасаясь, что та заберет их и бросит его. Отец рассказывал, что жили они в основном за границей.

Глава 21. Демонстрации

В США я влюбилась в Теда; он играл на академической гитаре и читал Беккета. Тед подарил мне мою первую книгу Набокова – «Аду». По утрам мы шли на митинги против войны во Вьетнаме и программы подготовки офицеров запаса, существовавшей тогда при колледжах. У Теда была камера, и он записывал происходящее. До сих пор помню молодых людей нашего возраста, пытавшихся не обращать внимания на наши издевки; они казались такими беззащитными. По вечерам мы пили вино и ходили в кино на картины Ингмара Бергмана и Феллини. Тед помог мне снять студенческий фильм о моем несчастном браке; учитель сказал, что это чистый Бергман, и поставил мне высший балл. Такие были времена. Когда мы расстались, я окончательно уверилась, что все отношения быстротечны и, возможно, так и должно быть.

В 1971 году я смотрела по американскому телевидению трансляцию торжеств в честь двухтысячепятисотлетнего юбилея Персидской империи. Празднования проходили близ руин Персеполиса, города, подожженного Александром Великим после завоевания Персии в 330 г. до н. э. На роскошных торжествах в палаточном городке, специально спроектированном французскими архитекторами, присутствовали знаменитости и королевские особы, в том числе британские принцы Филип и Чарльз, монакский принц Ренье с принцессой Грейс и король Эфиопии Хайле Селлассие. Угощение и вино импортировали из Франции, а простых иранцев в городок не пускали. Перед собравшимися знатными персонами маршировали ряженые в костюмах солдат армии Ахеменидов[16]. Шах произнес речь, обращенную к великому царю державы Ахеменидов Киру: «Спи спокойно, Кир, ведь мы бодрствуем!» Над этой речью смеялись все иранцы.

В начале того же года активизировалась оппозиция шахской власти. В прошлом оппозиционные партии по большей части отдавали предпочтение мирным методам; теперь же две новых вооруженных революционных группировки – марксисты и исламисты – решили прибегнуть к насилию. В ходе вооруженного восстания в деревне Сиакхал полиция расстреляла группу партизан-марксистов, называющих себя Федаин-э Халк – молодых, образованных мужчин и женщин из среднего класса; тех, кого не убили, задержали и после казнили. Тем временем боевая исламистская организация Моджахедин-э Халк призывала к вооруженной борьбе с режимом.

В начале 1970-х годов Иран жил в состоянии парадокса: подскочили цены на нефть, и в стране начался экономический бум (впрочем, скоро это привело к многочисленным экономическим проблемам); вместе с тем шах провел реформы по либерализации общества, которые привели к глубокому расколу этого самого общества. Иран становился все более поляризованным и политически закрытым. Политические и общественные изменения обернулись наибольшим преимуществом для среднего класса, однако усиливающееся подавление оппозиции настроило средний класс против власти. В марте 1975 года шах отменил существовавшую в Иране двухпартийную систему (правда, существовала она лишь на словах) и объединил две партии в одну – Растахиз («возрождение» или «воскрешение»). Его советчики по этому решению надеялись таким образом объединить разные силы и фракции. Однако новая партия шаха с самого начала не пользовалась популярностью, как и его суровое заявление, что все, кто против нее, могут убираться из страны. В следующем году он совершил очередной донкихотский поступок: перевел страну с исламского календаря, ведущего отсчет с бегства пророка Мухаммеда из Мекки в Медину, на новый, началом которого стал год основания Киром Великим Персидской империи. Соответственно, 1355 год стал 2535-м. Так Иран раскололся на две полярные политические фракции: шаху, предпочитавшему ассоциировать свое правление с древним доисламским Ираном, противостояли религиозные круги, для которых иранская история началась лишь после арабского завоевания.

Ввиду всего этого наша деятельность в кампусах американских и европейских университетов стала все более агрессивной и радикальной. В 1970-е молодым иранцам за границей ничего не стоило выступать против правительства – не то что в самом Иране. Я постепенно оказалась втянута в Иранское студенческое объединение – одно из самых активных студенческих движений в США. Там никто не относился ко мне как к молодой разведенке; меня приглашали участвовать в чтениях трудов Энгельса, Маркса и Ленина. «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» и «Государство и революция» были странным соседством для «Истории Тома Джонса», «Жизни и мнений Тристрама Шенди», «Возвышения Сайласа Лэфема», «Доводов рассудка» и «Уайнсбурга, Огайо» – книг, которые я проглатывала так быстро, что к началу семестра мне было нечего читать.

Иранское студенческое объединение было зонтичной организацией, состоявшей из групп с различными идеологическими взглядами, но постепенно, особенно в США, на первый план выдвинулись самые воинственные и радикальные идеологии. Членам нашей группировки казалось, что все можно упорядочить и ответить на все вопросы; что мир поддается контролю, и его можно очистить, отполировать и избавить от всех изъянов. Между «плохими» и