Робеспьер - Эрве Лёверс

также заменить беспомощное Законодательное собрание "Конвентом", избранным посредством всеобщего мужского избирательного права, и заставить его провести главные конституционные реформы: уменьшить полномочия исполнительной власти, отнять у неё возможности подкупа других властей… Нужно также, продолжает он, обеспечить нации средства для контроля за деятельностью её избранников: "Нация сочтет также нужным принятие основного закона, коим первичным собраниям будет дана возможность, в определенные сроки, достаточно короткие, так чтобы это право не стало иллюзорным, выносить свое суждение о деятельности их представителей, или, по крайней мере, отзывать, в соответствии с правилами, которые будут установлены, тех, кто злоупотребит их доверием"[166]. Заодно он предлагает смену всех общественных уполномоченных, так как "великий кризис, до которого мы дошли, есть лишь результат заговора большинства народных уполномоченных против народа"[167].

Как не увидеть в этой похвале демократии, атаки, одновременно проведённой против короля, некоторых военачальников, правой части Собрания и… бриссотинцев? К тому же, в конце выступления разве Робеспьер не возобновляет своего знаменитого предложения 1791 г., предложения об отказе от переизбрания? Он требует этого от законодателей, а также от бывших членов Учредительного собрания. Именно такой ценой будет учреждено "новое, чистое, неподкупное собрание". Бриссо и Инар ясно поняли его цели: недовольные обвинением Собрания, они выступают против речей Антуана и Робеспьера в соперничающем клубе Единства, однако, не доходя до того, чтобы требовать привлечения к ответственности ораторов, как они на это рассчитывали в тот момент.

Несмотря на сдержанность депутатов, призыв к лишению прав короля растёт. Он снова настигает Собрание в обращениях муниципалитетов, клубов и граждан Нормандии, Прованса и Бургундии. В Париже движение усиливается в конце июля, когда распространяется бестактный и высокомерный манифест герцога Брауншвейгского, командующего "объединённой армией" Австрии и Прусии, который угрожает столице военной расправой, если малейшее оскорбление будет нанесено королю и его семье. Привязанное к Конституции, большинство Собрания медлит; 3 августа оно отказывается обсудить лишение прав, которого требует петиция Парижской Коммуны, зачитанная Петионом, её мэром; 8-го оно наконец высказывается о судьбе Лафайета, но лишь для того, чтобы отказаться от привлечения его к ответственности. Собрание опасается Парижа, и ходят слухи о его переезде в Руан или Амьен…

Не участвуя в организации восстания, Робеспьер форсирует и одобряет его. В ночь с 9 на 10 августа 1792 г., национальные гвардейцы, граждане секций и федераты, прибывшие из департаментов, собираются по сигналу набата; они направляются к Тюильри, где, после надежды на братание, разыгрывается ужасная битва и становится причиной, вероятно, более тысячи жертв. Дворец и трон смели с силой, с яростью, каких Революция ещё не знала; и со стороны короля, и со стороны народа у 10 августа есть свои мученики. Перед лицом восстания, Собрание берёт Людовика XVI и его семью под свою защиту, оно "временно" приостанавливает монархию и созывает Конвент, избранный посредством всеобщего мужского избирательного права. Оно отчасти признаёт произошедшее, не разделяя воодушевления Робеспьера, который в своей газете прославляет "мужественное сопротивление угнетению"[168]. В последнем номере "Защитника Конституции", который он почти полностью посвятил этому событию, он старается его узаконить и сделать из него национальное восстание, чтобы убедить департаменты в его необходимости: "Весь народ в целом осуществлял, таким образом, свои права"[169], пишет он; он "осуществил свой признанный суверенитет и развернул свою власть и свое правосудие, чтобы обеспечить свое спасение и свое счастье"[170]. Что касается Лафайета, он перешёл в стан врага.

Радикализм речи Робеспьера не стоит недооценивать; его фразы имели сильное влияние; согласно ему, 10 августа открывает революционную интермедию, которая, ещё больше, чем в 1789 г., призывает граждан играть главную политическую роль. Он определяет её в своей газете: "народ" должен привести депутатов "к абсолютной невозможности вредить свободе", затем избрать представителей в Конвент, и направлять их в подготовке к составлению новой Конституции. Он должен также продолжить битву: "Отныне вы находитесь в состоянии войны с вашими угнетателями, - пишет он. – Вы не получите мира до тех пор, пока вы их не покараете. […] Пусть они все падут под мечом законов. Милосердие, которое их прощает, варварское; это преступление против человечности". В этой фразе нет никаких призывов к убийству. На следующий день после смертельной битвы 10 августа, в то время, как на границах война, здесь следует прочитывать отказ от нового закона об амнистии; простить врагов народа, объясняет Робеспьер, это значит призвать к повторению их преступлений и помешать восстановлению конституционного порядка, наконец стабилизировавшегося. Это значит повторить ошибку Учредительного собрания и провал Законодательного. Но все ли его читатели поняли это именно так?

В данный момент Робеспьер остаётся активным участником происходящего. Безусловно, после выступления у Якобинцев вечером 10 августа, он реже бывает в клубе и берёт там слово только один раз в течение оставшихся дней месяца. Что касается его "Защитника Конституции", он публикует последний номер 20 августа. Он считает, что главные решения теперь принимаются в Ратуше, где заседает могущественный обновлённый муниципалитет, который больше не является муниципалитетом Петиона, несмотря на то, что он всё ещё официально занимает должность мэра. Муниципалитет собирает представителей, которых каждая из сорока восьми секций города направила туда в начале восстания, и где Робеспьер – один из избранных от секции Вандом. Снова он ощущает себя уполномоченным; для него, Законодательное собрание потеряло доверие, а Коммуна более способна законно выражать желания народа, вновь овладевшего суверенитетом. Её роль, пишет он, заключается в том, чтобы обеспечивать "общественное спасение и свободу"; для этого она нуждается "во всех полномочиях, которые народ ей передал в момент, когда он был вынужден возобновить осуществление своих прав". Это ещё одна причина для противостояния с Бриссо и мотив ссоры с Петионом.

Робеспьер всецело господствовал в Коммуне, как его в этом обвиняли? Несколько недель спустя, ещё полный гнева, Луве рассказывает о сцене, которая разворачивалась там 12 августа: "Входит какой-то человек, и вдруг в собрании происходит большое движение. Смотрю и едва верю глазам своим… То был он, то был Робеспьер. Он шёл занять место среди нас. Нет, я ошибаюсь, он шёл занять место уже в президиуме. С того времени он уже не признавал равенства"[171]. Следует ли верить другу Бриссо? Следует ли согласиться с Робеспьером, который объясняет, что приблизился к президиуму для проверки своих полномочий? Петион, со своей стороны, также разоблачает "влияние" Робеспьера. Он едва ли более беспристрастен, чем Луве, но как этому не поверить,