Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

не было, и я в арестный дом посылал ей обед и ужин и даже фрукты и конфеты. Посланное она в аккурате съедала, а когда ее выпустили, меня начала ругать на чем свет стоит, уверяя, что я «красный» и ее, как дворянку, приказал под арестом нарочно скверно содержать.

«Неча говорить – правильно».

Маленький Ицек

Полагаться на хорошее отношение к тебе людей, вообще-то, весьма легкомысленно. Но в Новоалександровске у меня появился друг, на которого я мог положиться как на каменную гору. Маленького роста, бледный, это был мальчик лет восьми-девяти, он был сыном бедного еврея, и у него были необыкновенной красоты глаза. Этот ребенок никогда не смеялся, не бегал, как бегают дети, не играл. Вся его энергия с утра до вечера уходила на добывание хлеба насущного. Я познакомился с ним случайно. Как-то я пришел на рынок и обратил внимание на крошечное и смешное существо, одетое в какие-то обноски, с шапочкой на голове, из-под которой висели пряди волос, как часто видишь у евреев. Существо энергично бегало от одного продавца к другому, что-то продавая и покупая. Существо это выглядело смешным, несчастным и трогательным.

Через несколько дней я встретил его опять. Он медленно и с достоинством шествовал по улице, заложив руки за спину и склонив голову на грудь. Время от времени он останавливался и что-то подсчитывал на пальчиках. Вид у него в эти минуты был очень серьезным. Но вот он принял какое-то решение, выпрямился и с достоинством зашел в лавку, где пожилая еврейская женщина торговала всякой всячиной. Через некоторое время он вышел оттуда, держа в руках две коробки спичек. Я подозвал его к себе, купил спички и, закурив сигару, похвалил их и попросил его доставить мне домой упаковку таких спичек. Пока я доставал кошелек, чтобы отдать ему деньги, я украдкой взглянул на его лицо. Лицо его сияло. Но мальчик торжества своего ничем не выдал, а деловито сообщил мне, что если я куплю у него 10 упаковок, а не одну, он даст мне 5% скидки. Разумеется, отказаться от такого выгодного предложения я никак не мог, и у нас завязались хорошие деловые отношения.

Мальчик рассказал мне, что он из богатой семьи, что недвижимая собственность его отца оценивается в 130 рублей, но дома никто не готовит еды, потому что и отец и мать с утра до вечера работают, а держать прислугу смысла не имеет – она только ворует. Но, поскольку дома никого никогда не бывает, дети должны сами зарабатывать себе на хлеб.

– Но твой отец, – сказал я, – он, наверно, дает тебе деньги на еду?

– О да, – ответил Ицек. – Отец мне помогает. Каждый день он дает мне 20 копеек.

– Это хорошо! – сказал я. – На эти деньги можно жить.

– Очень трудно, – ответил мальчик. – Покупателей здесь нет. Иногда в день и 5 копеек не заработаешь. На эти деньги и хлеба не всегда купишь. Хлеб сейчас дорогой, 3 копейки за фунт.

– Подожди, ведь отец дает тебе 20 копеек каждый день.

– Да, но эти деньги я должен вернуть ему вечером.

Так я выяснил, что отец эти деньги дает в долг, а жить мальчик должен на то, что может выручить.

После удачной сделки со спичками, на которой Ицек заработал громадную для него сумму, его дело начало понемногу расширяться, и он стал торговать оптом. Мне он доставлял мешками сено и овес, должен заметить, хорошего качества; он никогда не ошибался в количестве доставляемого и не просил за товар дороже того, что просили за него на рынке. Я следил за ним, и не потому, что опасался, что он меня обманет на рубль или два, а потому, что этот прелестный мальчик, или, скажем, вполне достойный предприниматель, меня восхищал.

И маленький Ицек становился богаче и богаче. Думаю, что его капитал был уже больше, чем «громадная собственность» его отца. Это было видно и по уважению, с которым обращались с ним его собратья и купцы, и по той приветливости, с которой здоровались и беседовали с ним крестьяне, снабжавшие его сеном и соломой, но особенно это было заметно по одновременно смешному и достойному поведению этого крошечного банкира-колобка. Ермолку носить он перестал, как и подобает богатому еврейскому купцу, и стал носить кепку, такую же, какую носил сам Мизрах, – и никто этому не удивлялся.

И все же… Впрочем, конец рассказа интереса не представляет. Всем известно, как из прекрасных детей вырастают далеко не прекрасные люди. Но делать какие бы то ни было выводы на примере маленького Ицека мне не хочется. История Ицека – история не только о нем лично, но о сотнях тысяч несчастных детей из еврейских гетто, для которых борьба за кусок хлеба начинается чуть не с колыбели. И хотя мой маленький друг завоевал себе видное положение на рынке Новоалександровска, сколько остальных на этом самом новоалександровском рынке не получили ничего, кроме скоротечной чахотки.

Черта оседлости

Я перечитал написанное, и мне пришло в голову, что, быть может, не все знают, что такое «черта оседлости», о которой я упомянул в первой главе. Как известно, евреи не имели права жить во внутренних областях России. Жить они могли только на Северо-Западе и Юго-Западе Российской империи; губернии, находящиеся на территории этих областей, и окружала «черта оседлости». Как следствие закона о черте оседлости, на этих территориях было сконцентрировано многочисленное еврейское население, не имевшее права зарабатывать на жизнь ничем, кроме ремесленных работ и мелкой торговли. Число ремесленников значительно превышало число потребителей, и я предлагаю самому читателю представить себе, каким образом эти люди выживали. В торговле возможностей было больше, но в большинстве случаев постоянного заработка и она не гарантировала. Право передвижения евреев по территории России было ограничено. Но как можно заниматься торговлей, если человек не имеет права передвигаться и часто даже выехать из своего дома! Чтобы хоть отчасти передать вам самоощущение евреев, перескажу разговор между сидящими в окопе солдатами во время Первой мировой войны, сообщенный мне одним знакомым офицером. Он красноречивее многих страниц.

– Попался бы мне в руки Вильгельм, – сказал один солдат, – я бы его, подлеца, не в плен бы взял, а убил бы.

– А я, – сказал казак с Дона. – Нет, я бы его не убил, я бы его хорошенько нагайкой попотчевал бы. Ну, а что бы ты, Мойша, с ним сделал?

– Я? Что бы я с ним сделал? Да ничего бы я с ним не