Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

вставать, и я начал, вначале с большим трудом, передвигаться на костылях по своей комнате. Как прекрасно светило солнце! Как прекрасна была жизнь! Выходить на улицу врач по-прежнему не позволял, но все равно было хорошо. А потом в один, как говорят, прекрасный день зашел ко мне один из приятелей, сообщил, что его вызвали на дуэль, и попросил быть его секундантом. Я согласился.

Через два дня, окончив переговоры с секундантами его противника, мы встретились на рассвете на одном из островов в устье реки, где и произошла дуэль, выглядевшая со стороны, вероятно, довольно странно, поскольку один из секундантов сидел на полотняном стуле. Дуэль закончилась относительно благополучно. Противник моего приятеля был ранен, слава Богу, легко, и его увезли домой, приятель мой был цел и невредим, и мы сразу же после дуэли отправились в ресторан завтракать. Пока я отсутствовал, приходил мой врач и ужаснулся, когда ему сказали, что меня нет дома. Зато я с этого дня начал выходить и вскоре почувствовал себя настолько лучше, что через месяц, правда все еще на костылях, смог поехать в санаторий за границу, откуда два месяца спустя вернулся домой более или менее счастливым.

В Харьковскую губернию я решил не возвращаться. Мои финансовые дела находились в относительном порядке, так что работать для заработка необходимости больше не было. Мне хотелось какой-нибудь живой и творческой деятельности, рубка же леса была скорее трудом разрушающим, а не творческим. Помимо этого, моя жизнь в лесу, вдали от нормального человеческого общения, перестала казаться мне привлекательной. Но главная причина заключалась в том, что тяжелая физическая работа, заполнявшая мою жизнь в последние два года, была мне больше не под силу. И так как я не собирался оставаться бездеятельным, то я решил продать мое поместье в Харьковской губернии и поискать себе другое дело.

Мировой судья

Институт мировых судей на Северо-Западе и Юго-Западе России был введен позже, чем в других районах. Помимо этого, мировые судьи там не избирались, а назначались государством. Как-то я услышал от графа Палена[74], что министерство не могло найти для этой работы подходящих людей. Деятельность мировых судей вызывала у меня вообще большую симпатию, и захотелось попробовать себя в этой роли – если не на всю жизнь, то на время, пока не найду себя в чем-нибудь другом. Я переговорил с Паленом и получил назначение мировым судьей в г. Новоалександровск[75] Ковенской губернии.

Новоалександровск расположен в тридцати верстах от железной дороги и Динабурга[76]. Город в основном был деревянным – деревянные мостовые и маленькие деревянные домишки. Только городская управа, синагога, костел и тюрьма, основное украшение всех русских городов, были построены из камня. Рассказывают, что когда строили эту тюрьму, на строительство приехал посмотреть генерал-губернатор и, указывая на тюрьму, сказал, обращаясь к одному из зажиточных граждан города:

– Видите, какие дворцы мы для вас строим?

– Нет, Ваше Сиятельство, не для нас. Для нас это слишком роскошно. Это скорее для таких важных господ, как вы.

Окружающий Новоалександровск мир был великолепным. Неподалеку от города находились многочисленные озера с крошечными живописными островками, одно озеро прекраснее другого. Вокруг них были роскошные леса и ярко-зеленые поля. На фоне этой роскоши и красоты стоял серый и унылый город, в котором и жили будто не люди, а тени; призраки бродили по этому городу. Как обычно в городках этого края, большую часть населения здесь составляли евреи[77]. Бледные, малокровные, увядшие, одетые в длинные грязные кафтаны, с узкими полосками спускавшихся с висков волос, которые висели ниже ушей, эти несчастные гонимые люди с опаской пробирались по городу, подобострастно снимая шапку перед каждым чиновником или паном. На площади рыли землю свиньи. После дождя из-за грязи по улицам невозможно было ходить; когда сияло солнце, можно было задохнуться от пыли.

Кроме председателя съезда мировых судей Дурново[78], дворян в городе больше не было. Был там предводитель дворянства, который сам себя назначил на эту должность, и его жена, местная Мессалина[79], которая очень любила путешествовать, двое врачей, судья и полицейский. Для меня эти люди оказались сущим несчастьем, и я, насколько мог, старался их избегать. Отдыхал я четыре дня в месяц во время съезда, когда приезжали все судьи и прибывал прокурор. Мне очень повезло, потому что уездные судьи, с которыми мне приходилось иметь дело, были людьми хотя и провинциальными, но честными до мозга костей. Но и мировые судьи оказались людьми порядочными. Остальные жители города представляли собой ремесленников и мелких торговцев. Богатым в городе был только один человек по имени Мизрах; он владел городской промышленностью, то есть несколькими небольшими фабриками, ссужал деньги под проценты и обманывал местное население. В городе он пользовался влиянием. Пьянство, всякого рода интриги и доносы процветали, особенно среди тех, у кого была власть, какой бы она ни была.

Иногда я навещал ксендза, что считалось нарушением обычаев и рассматривалось чуть ли не как государственная измена; человек он был тонкий и образованный. Я заходил также в гости к раввину, которого знал со времен Вильно[80]. Не будучи знаком с местными обычаями, с визитом ходил только к Дурново, за что удостоился нескольких дополнительных доносов. Знакомство мое со всеми этими людьми привело к образованию враждебной мне партии, в которую входили предводитель дворянства и Мессалина, лично враждовавшая с судьей и не любившая ксендза. Довольно быстро на меня написали и отправили по адресу уездных властей три доноса. Копии их переслал мне губернатор Базилевский[81], мой бывший приятель по гвардии, а также коллега по работе у Потапова.

В первом доносе, сочиненном мужем Мессалины, было сообщено, что я хожу по городу в белье, чтобы продемонстрировать свое презрение к обществу. Бельем они называли белые лосины, бывшие в то время модными в Москве и Петербурге. Предводитель дворянства написал, что я не «настоящий русский», а либерал, что мысли у меня опасные для государства; русский священник написал, что я без должного уважения говорю о церкви, хожу в гости к католику, который исповедует неправильную веру. Полицейский доносов не посылал, поскольку ему было известно все о моих знакомствах и он во мне нуждался. Мировые судьи в то время имели право надзирать за деятельностью полиции и осведомлять о ней вышестоящие власти.

Я нанял лучший дом в городе за 250 рублей в год и устроил быт как в военных лагерях. Моя канцелярия помещалась в том же