Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

я провел в моей любимой Ракитне. Были светлые и долгие, какие-то бледные сумерки, сильный запах цветов в саду, и, завороженные этим загадочным светом, мы обнялись, ничем не нарушая спокойствия вечера. И ангел тишины пролетел мимо нас. На какой-то момент наши души поддались музыке и цветению этого вечера, но мы не смогли найти слов для этой радостной песни в то время.

– Как давно это было, – сказал я. – Как сильно мы и все вокруг изменилось с того времени. Я ничего не слышал о вас все это время.

– Я давно замужем, – сказала она.

– Вы счастливы?

– Да. Мой муж хороший человек. У меня двое детей, чудесные дети. Больше мне ничего не надо. А вы? Вы счастливы?

– Нет, – ответил я.

И вдруг этому, едва знакомому мне человеку, с которым судьба соединила меня на один короткий вечер, я рассказал историю моей жизни так, как говорят на исповеди.

– Нет, нет, – сказала она. – Так жить нельзя. Возьмите самую первую работу, которая попадется вам, возьмите на себя какой-нибудь груз, запрягите себя в любую деятельность, наденьте на себя ярмо, любое ярмо, и усилие даст вам силы жить, работа сама вытащит вас.

Эта сама по себе незначительная встреча (между прочим, в духовном мире человека ни измерить, ни взвесить ничего нельзя, так что ничего ни значительного, ни ничтожного нет), так вот, эта встреча заставила меня принять решение, совершенно изменившее мою жизнь. Я принял решение перестать быть нормальным жителем этой земли и взять на себя бремя, как и посоветовала мне моя очаровательная собеседница, я решил, что мне нужно ярмо. Вскоре я такое ярмо нашел. Услышав, что в Харьковской губернии продается большой участок леса на хороших условиях, я решил купить его и начать там новую жизнь.

В ярме

Я проверил свои финансовые дела и обнаружил, что они в ужасном состоянии. Следует заметить, что я сделал почти все, чтобы довести их до такого состояния, впрочем, и мой адвокат несколько помог этому. Остававшихся у меня денег едва хватило, чтобы заплатить за участок. Я продал лошадь и экипаж, оставил картины в доме своего друга, внес задаток и отбыл на мое новое место жительства, представлявшее из себя только лес и болотистую долину вдоль реки Донец. На всей моей территории не было ни одного большого дома, и только в лесу стояли три избушки, в которых раньше жили лесничие. Одну из них чисто вымели, побелили, и она стала моим жилищем. В одной из маленьких комнат расположился я, в другой – мой управляющий, обедневший дворянин, у которого во времена крепостного права был всего один крепостной. В качестве слуги у нас работал украинец, умевший готовить борщ и галушки. Интерьер моего прекрасного жилища стоил мне меньше ста рублей (кровать я привез с собой), конюшня стоила 313 рублей, 100 рублей я заплатил за отличную тройку лошадей, еще 100 – за подержанную коляску, 13 – за отличную верховую лошадку размером с крысу и 100 – за другую верховую, чистопородного кабардинца. Седла я привез из Петербурга. И отшельником я стал жить в этом темном лесу.

Сделка оказалась удачной. Расчищенной земли на моем участке не было, но выращивать что бы то ни было я не собирался и, разумеется, не знал как. Лес же был великолепный и при умении мог стать источником неожиданного дохода. Капитала у меня не было, делами я никогда не занимался, но здравого смысла, как оказалось, у меня хватало. И я поступил с моим лесом самым оригинальным образом. Я начал продавать его и, не очень зная, как это делается, продавал его на глаз. Покупателей было много. Некоторые покупали для своих нужд, некоторые для строительства шахт.

Стояла поздняя осень, вставали мы в 5 утра, когда на дворе еще было темно, ели борщ и все, что оставалось от обеда, надевали полушубки и валенки и уходили валить лес. Возвращались в сумерки, замерзшие и очень усталые, ели вечный борщ с куском мяса и в 8—9 часов вечера засыпали. Таким образом, день за днем, я прожил почти два года. Только по субботам я возвращался раньше и уезжал в Голубовку, где жили знакомая мне семья и несколько французских инженеров, и мы проводили вместе воскресенья. Как-то зимой я заболел и пролежал несколько недель в холодной избе без какой бы то ни было помощи; это было ужасное время. Чтобы не волновать моих родных, я ни о чем им не сообщал. Написал только, что купил большое поместье в Харьковской губернии, и бывшая Зайка, которая теперь стала Дашей, прислала мне из Флоренции письмо с просьбой сфотографировать дом: «Я представляю себе, как ты, наверно, все украсил». Через полтора года я выплатил стоимость своего поместья.

Деньги на юге в то время, в буквальном смысле слова, валялись на земле, и только ленивый не подбирал их. Очень скоро я расплатился за участок и в этой же деревне на противоположной стороне реки купил у вдовы священника дом. В доме было пять комнат, я приобрел мебель, она не была ни особенно старой, ни особенно необычной, но жизнь моя стала намного приятнее. При доме были конюшня и несколько специальных помещений. Все это стоило мне 8 тысяч. Раза два за зиму я ездил в Харьков по делам. Мое дело расширялось. Когда я теперь приезжал в город, то останавливался в отеле «Франция» и деревенским отшельником себя больше не чувствовал. Я стал посещать театр и скоро познакомился со всем городом. В Харькове тогда жило немало богатых дворянских семей, среди которых были князья Голицыны, графы Сиверсы, Миклашевы, Данзасы и другие. Был там некто Похвостнев, унаследовавший поместье Донец-Захаржевского. Он выписал из Парижа труппу и организовал французский оперный театр. Билеты в него не продавались, но бесплатно рассылались знакомым. За представлениями нередко следовал ужин, устраиваемый прямо в театре. Губернатором в то время был князь Кропоткин, о котором я уже упоминал. Находился в Харькове в то время и мой кузен, генерал-адъютант барон Корф, командир гусарского полка. Одним словом, жизнь была вполне приятной. Но в городе я долго не задерживался. Я торопился вернуться в мой лес. Жить отшельником было нелегко, но работа действительно дает силы жить, и я был доволен и жизнью и собой.

Соседи

Зайка сообщила мне о своей помолвке с Обуховым, и я обещал приехать к ним на свадьбу в Висбаден. Мое дело продолжало расширяться; мне везло. Летом я занимался продажей леса