Адамант Хенны - Ник Перумов

– Скорбь помутила твой разум, юноша. Боромир был доблестным воином и погиб тоже доблестно. Да падёт на меня проклятие Валаров, если хоть словом или даже мыслью оскорблю я его память! Приходи ко мне снова через семь дней, когда рассудок твой возобладает над чувствами.

– Ага! – воскликнул гость, так и не назвавший королю своего имени. – Ты боишься спорить со мной! Значит, всё, что я говорил, – правда! Ты боишься осквернить уста ложью здесь, в священном зале Гондора!

– Нет, воистину горе слишком сказалось на тебе, – покачал головой правитель Арагорн. – Завтра ты устыдишься сказанного, я не сомневаюсь. Ты противоречишь сам себе. Если я такой ужасный лиходей, каким ты изобразил, едва ли для меня что-то значила бы святость какого-то там зала. Я не спорю с тобой не потому, что мне нечего сказать, но потому, что слушать ты сейчас всё равно ничего не будешь. Ты пришёл сюда бросить мне в лицо гневные слова, ты пришёл в надежде, что я отвечу тебе гневом, – но ты ошибся. Можешь уйти невозбранно, а через семь дней, как я и сказал, – возвращайся! Я очень хотел бы помочь тебе…

– Скорее я бы принял помощь Саурона! – последовал гордый ответ.

И юноша ушёл, а три дня спустя вызвал Великого Короля на поединок.

«Боромир, сын Боромира, сына Дэнетора, законный Наместник Гондора, – гласил свиток, доставленный Великому королю, – вызывает на бой до потери жизни Арагорна, сына Арахорна, именующего себя королём Арнора и Гондора».

И много бранных слов было присовокуплено к этому письму…

Никто не ведает, что говорила царственному супругу Арвен, но Великий король принял вызов.

Говорят, что на широком дворе цитадели сошлись они, и ничьи глаза не видели их поединка. Но Мудрым ведомо другое: прежде чем закрылись ворота, поднял молодой Боромир меч высоко над головой, гордо вопрошая Арагорна: ведом ли ему этот клинок?

Одного взгляда хватило властителю Элессару, чтобы узнать оружие. Знаменитый меч Эола Тёмного Эльфа, невесть как оказавшийся в руках молодого и неукротимого воина. Пожалуй, силой своей он превосходил даже Ардарил короля… Но не стал Арагорн уклоняться от схватки или требовать замены оружия на равное, хотя и имел с собой простой, ничем не примечательный клинок.

– Украденное не приносит счастья, – лишь заметил он спокойно, и это было последнее, что слышали люди в цитадели, прежде чем ворота захлопнулись.

А потом ворота открылись, и вышел из них только король Арагорн…

Слуги видели пятна крови на камнях двора, но никто не дерзнул спросить правителя Элессара, чем же закончился поединок и куда исчезло тело несчастного Боромира, которого с тех пор никто не видел ни в Гондоре, ни в Арноре, ни где-либо ещё в пределах Закатных Земель. Вместе с юношей бесследно исчез и меч.

Никому и никогда, до самой смерти, так и не рассказал Великий правитель о том, что же произошло тогда во дворе цитадели, кроме одной лишь супруги своей, королевы Арвен Ундомиэль, но и она свято хранила тайну…»

Санделло рывком поднял голову. Да, так оно всё и было – или почти так. Никто уже не разберётся теперь в событиях трёхвековой давности. Но меч Эола в свой час достался Олмеру, золотоискателю из Дэйла – задолго до того, как он сделался вождём Эарнилом и Королём-без-Королевства…

А теперь этот меч лежал перед горбуном Санделло.

Лицо старого воина было мрачно. Порой казалось, что он взирает на оружие без всякого благоговения, едва ли не с ненавистью. Да, Санделло берёг его, но при этом, быть может, ненавидел даже сильнее, чем то проклятое Кольцо, сгубившее его повелителя и потом, уже после победы, по доброй воле отданное невысоклику Фолко Брендибэку. Тогда Олвэн ещё слушался его, Санделло… И его удалось убедить, хотя весьма неохотно расставался он с проклятым Кольцом…

– Куда ты ведёшь меня на сей раз, меч? – прошептал горбун, почти касаясь губами холодного чёрного металла. – Какая Сила там, на Юге, вернула тебя к жизни, вновь вдохнула в тебя жажду крови? Я знаю, мне ведомо, что тёмная душа твоего создателя всё ещё живёт в тебе… Я знаю, что лишь рука моего господина достойна была твоего эфеса! Я знаю, что ты радовался, разя эльфов у стен Серых Гаваней, ибо не простил ты им гибель выковавшего тебя мастера!.. Так поведай же мне – что случилось?.. Что произошло?..

Но клинок по-прежнему хранил презрительное молчание. Что ему, помнившему все три эпохи Средиземья, этот горбатый смертный мечник! Что ему, знавшему руки Маэглина, Туора – да что там Туора, самого Тургона! – Санделло, нынешний его хранитель? Одного, только одного признавал он над собой хозяина – но хозяин этот уж десять лет как покоился на дне новосотворённого залива, что на крайнем западе Средиземья…

Горбун не сомкнул глаз до рассвета. Иногда губы его шевелились, и тогда казалось, что он с кем-то беседует; но, похоже, ответ так и не приходил…

Утром он свернул свой крошечный лагерь и поскакал дальше. На юг, на юг, глядя прямо в лицо солнцу, словно конный воин, грудью идущий в бой с врагом…

Выбрасывая вперёд длинные огненные языки, дивный ярко-рыжий пламенный зверь полз и полз себе вперёд, жадно пожирая всё на своём пути: траву, деревья, остатки боевых повозок, трупы невольников, перьеруких, харадримов, – и, казалось, нет ему ни преград, ни заслонов, что так и пойдёт он, никем не остановленный, до самого моря – да что там до моря! – до самых Мордорских Гор, обратив по пути во прах все города и селения Великого Тхерема…

Но нет; лапы, когти и пасть огненного чудища с разбегу ударили в напоённую влагой стену лесов и… отдёрнулись. Бессильно шипели языки пламени, однако яркие, сочные листья, стебли, побеги лишь обугливались, не загораясь. Жар пламени иссушил лесные дебри шагов на пятьдесят вглубь – и умер.

На покрытой пеплом равнине не осталось ничего живого. Несколько уцелевших харадских сотен, подобрав, сколько успели, раненых, поспешно отступили по дороге, бросив на поживу огню свой громадный лагерь, слишком просторный для крошечной горсти выживших. Перьерукие, кто смог, потянулись куда-то на юг, вдоль пламенной стены, как будто там их могло ждать спасение.

Огонь прошёл ещё сколько мог на запад; но и там дорогу ему преградили бастионы лесов, а ближе к полуночи из сгустившихся туч хлынул проливной дождь. Последние искры умирали под натиском тугих водных струй; на земле оставалась лишь отвратительная жидкая грязь – размокшие зола и пепел.

Маленький отряд Фолко укрылся от непогоды под раскидистым деревом, которое кхандец назвал альбаломом, деревом путешественников. Широкие и плотные листья надёжно защищали от льющейся сверху воды, земля возле самого ствола оставалась сухой. На мощных, сильно выдававшихся из почвы корнях было очень удобно сидеть, да что там сидеть! Даже лежать…