Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Тем временем экспедиция группа за группой воз­вращалась с горы в Тьянгбоче, и здесь царило страш­ное возбуждение и переполох. Было очень трудно най­ти достаточное количество носильщиков – близился период муссона, дождей, и мало кто соглашался идти с нами. К тому же взятие Эвереста вызвало почти столько же огорчения, сколько радости; шерпы опаса­лись, что теперь не будет больше экспедиций, не бу­дет работы. А ламы (они всегда относились неодобри­тельно к попыткам взять Эверест) пророчили, что наш успех навлечет на всех немилость богов. Наконец нам удалось кое-как все уладить, и мы приготовились вы­ступить в путь. Полковник Хант заявил, что пойдет впереди главного отряда. Ему предстояли срочные де­ла, в том числе согласование моей поездки в Англию. Этого я не предвидел. Думая о будущем, я представ­лял себе только, что вернусь в Дарджилинг, отдохну, а затем, если хватит денег, построю себе новый домик. Я все еще не имел ни малейшего представления о том, что меня ожидало.

Очень скоро, однако, я обнаружил, что отныне вся моя жизнь пойдет иначе. Уже в Тьянгбоче мне вру­чили телеграмму от Уинстона Черчилля, а затем по­следовал целый поток посланий. Мне и самому хоте­лось отправить одно послание: передать Анг Ламу, чтобы она вместе с дочерьми встречала меня в Катман­ду. Я сказал об этом майору Уайли, добавив, что сам заплачу гонцу. Как всегда, он охотно вызвался по­мочь мне; послание было отправлено за счет экспе­диции. И в последующие дни нашего долгого путе­шествия до Катманду Уайли всячески заботился обо мне: давал добрые советы, помогал объясняться с ино­странцами и отвечать на письма.

– Вы видите теперь, какая жизнь вам предсто­ит, – говорил он мне.

А между тем это было только начало, меня ожидал еще не один горький урок.

Мы шли вверх и вниз по холмам и долинам Непа­ла. С каждым днем толпы встречающих и восторги все возрастали. Спустя примерно десять дней, когда нас отделяло от Катманду восемьдесят километ­ров, я получил приятную новость, что Анг Ламу уже прибыла туда с девочками. Однако большинство лю­дей приходило к нам не с новостями, а за новостями. Вскоре я шел в окружении целого отряда журнали­стов. Были здесь непальцы, индийцы, англичане, аме­риканцы, и, кроме рассказа о восхождении, многие из них добивались от меня всякого рода заявлений по национальным и политическим вопросам. Майор Уай­ли заранее предупредил меня, что так будет, и посо­ветовал быть осторожным; теперь я всячески старал­ся следовать его совету.

Это было нелегко. Множество людей вертелось вокруг, засыпая меня целым градом вопросов, причем на половину вопросов они, сдается мне, тут же сами и отвечали. В Хуксе я дал интервью Джеймсу Бэрку из журнала «Лайф», купившего у «Таймс» право на информацию об экспедиции для Америки. Несколько позже я встретился с корреспондентом «Юнайтед Пресс Ассошиэйшенс» Джоном Главачеком, с которым впо­следствии подписал договор на серию статей. Англи­чане были в этом отношении связаны: перед началом экспедиции они подписали соглашение, что все их рас­сказы и фотографии будут считаться собственностью всей экспедиции в целом, которая, в свою очередь, имела контракт с «Таймс». Я же, хотя и считался членом экспедиции, не был связан таким обязатель­ством и мог заключать сделки по своему выбору. В Катманду и позднее в Нью-Дели по этому поводу были споры и дискуссии. Полковник Хант убеждал меня присоединиться к контракту с «Таймс». Однако я отказался. Впервые за всю мою жизнь у меня по­явилась возможность заработать крупную сумму де­нег, и я не видел, почему бы мне не воспользоваться этой возможностью.

Но это были все мелочи. Настоящие осложнения начались в Дхаулагате, немного не доходя Катманду, где навстречу нам вышла целая толпа непальцев и чуть не увела меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали, были ли это коммунисты, но я про­сто не знаю этого. Зато я знаю, что они были нацио­налисты, притом фанатики, что их ничуть не интересо­вал Эверест и действительные обстоятельства его взятия, а только и исключительно политика. Они до­бивались от меня, чтобы я назвался непальцем, не ин­дийцем. И еще, чтобы я заявил, что достиг вершины раньше Хиллари. Я ответил им, что не заинтересован в политике и в ссорах с англичанами, и попросил оставить меня в покое. «До сих пор, – сказал я им, – никому не было дела до моей национальности. С чего вдруг такой интерес теперь? Индиец, непалец – какая разница?» Я пытался внушить им то же самое, что сказал в интервью Джеймсу Бэрку: «Все мы члены одной большой семьи – Хиллари, я, индийцы, непаль­цы, все люди на свете!»

Однако они никак не хотели угомониться. Они чуть не свели меня с ума. Они сами подсказывали мне ответы и заставляли подписывать бумаги, кото­рых я даже не мог прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня отделили от моих товари­щей, толкали и вертели, словно куклу. «Чего они хотят от меня? – удивлялся я. – Знай я, что дела обернется таким образом, я оставался бы у себя в Соло Кхумбу».

20 июня наш отряд спустился с предгорий на Не­пальскую равнину. В Бонепа, где начинается шоссе, меня усадили в «джип» и заставили переодеться в не­пальскую одежду. К этому времени я до того устал и растерялся, что позволял делать с собой все, что угодно. В каждом городе и деревне, через которые мы проезжа­ли, происходили торжественные встречи. Толпы людей размахивали флажками и вымпелами. «Тенцинг синдабад!» – кричали они. – «Да здравствует Тенцинг!»

Конечно, мне были приятны такие горячие привет­ствия. Однако признаюсь, что предпочел бы вернуться домой тихо и мирно, как это бывало всегда до тех пор.

В пяти километрах от Катманду меня поджидали жена и дочери; мы крепко обняли друг друга, счаст­ливые завоеванной победой. Анг Ламу обернула во­круг моей шеи кхада – священный платок. Пем Пем и Нима повесили мне на плечи гирлянды, я рассказал Ниме, что положил ее карандашик там, где она про­сила. Оказалось, что в течение последних недель у них была почти такая же суматошная жизнь, как у меня. Великую новость они узнали в Дарджилинге только утром 2 июня, в дождливый серый день, от друзей, услышавших ее по радио. С этой минуты жизнь их совершенно изменилась. Важные чиновники приходили к ним с визитом, почта приносила множество посла­ний, строились всевозможные планы. По всему городу распространялись мои фотографии, а Рабиндранат Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про меня песню, которую скоро распевали на всех улицах. Все это очень радовало моих родных, но больше всего им хотелось получить весточку от меня; между тем письмо, в котором я просил их приехать в Катманду, так и не дошло. Анг Ламу и сама собиралась ехать, только боялась, что я рассержусь, если она сделает это, не договорившись предварительно со мной.