Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Я много думал о том, что собираюсь рассказать сейчас: как мы с Хиллари достигли вершины Эвереста. Позднее, когда мы вернулись с горы, было много глупых разговоров о том, кто же ступил на вершину первым. Одни говорили – я, другие – Хиллари. Го­ворили, что дошел только один из нас или даже ни­кто. Говорили, что один из нас дотащил другого до вершины. Все это чепуха. Чтобы прекратить эту бол­товню, мы с Хиллари подписали в Катманду заявле­ние, в котором говорится, что мы «достигли вершины почти одновременно». Мы надеялись, что наше заявле­ние положит конец всем толкам. Но нет, на этом не кончилось. Люди продолжали допытываться и сочи­нять истории. Они указывали на слово «почти» и спра­шивали: «Как это понимать?» Восходители понимают всю бессмысленность такого вопроса, они знают, что связка представляет собой одно целое, и все тут. Но другие люди этого не понимают. Должен с сожалением признать, что в Индии и в Непале меня всячески побуждали заявить, будто я достиг вершины раньше Хиллари. По всему свету меня спрашивают: «Кто ступил на вершину первым? Кто был первым?»

Повторяю еще раз: это глупый вопрос, отвечать на него нет никакого смысла. И вместе с тем вопрос этот задают так часто, он вызвал столько кривотолков, пересудов и недоразумений, что я теперь, после долгих раздумий, считаю себя вынужденным дать ответ. Отве­чаю не ради себя и не ради Хиллари, а ради Эвереста и ради будущих поколений. «Почему, – спросят они, – вокруг этого вопроса устроили тайну? Разве тут есть чего стыдиться? Есть что скрывать? Почему мы не должны знать истину?..» Итак, пусть знают истину. Слишком велик Эверест, чтобы в отношении него мож­но было допустить неправду.

Немного не доходя вершины, мы с Хиллари оста­новились. Мы глянули вверх, пошли дальше. Нас соединяла веревка длиной около десяти метров, однако я держал большую часть ее смотанной в руке, так что нас разделяло не более двух метров. Я не думал о «первом» и «втором». Я не говорил себе: «Там ле­жит золотое яблоко. Сейчас оттолкну Хиллари в сто­рону и схвачу яблоко первый». Мы шли медленно, но верно. И вот мы достигли вершины. Хиллари ступил на нее первый, я за ним.

Итак, вот он, ответ на «великую загадку». И если после всех разнотолков и споров ответ покажется мирным и простым, то могу только сказать, что иначе и быть не могло. Знаю, многие мои соотечественники будут разочарованы. Они ошибочно придавали боль­шое значение тому, чтобы я был «первым». Они отно­сятся ко мне хорошо, даже замечательно, и я им многим обязан. Но еще большим я обязан Эвересту и истине. Если это позор для меня, что я оказался на шаг позади Хиллари, – что ж, буду жить с этим позо­ром. Однако сам я этого позором не считаю. И я не думаю, чтобы в конечном счете на меня навлекло позор то обстоятельство, что я рассказываю все, как было. Снова и снова я спрашиваю себя: «Что будут думать о нас грядущие поколения, если мы оставим обстоя­тельства нашего подвига скрытыми в таинственной мгле? Не будут ли они стыдиться за нас, двух товари­щей на жизнь и на смерть, которые скрывают что-то от людей?» И всякий раз ответ был один и тот же: «Будущее требует только истины. Эверест требует только истины».

И вот истина сказана, судите меня, исходя из нее.

Мы поднялись. Мы ступили на вершину. Мечта стала явью.

Первым делом мы сделали то, что делают все аль­пинисты, взойдя на вершину горы: пожали друг другу руку. Но разве можно было ограничиться этим на Эвересте! Я принялся размахивать руками, потом обхватил Хиллари, и мы стали колотить друг друга по спине, пока не задохнулись, несмотря на кислород. Потом мы стали смотреть кругом. Было полдвенадца­того дня, сияло солнце, а небо – во всю жизнь я не видел неба синее! Со стороны Тибета дул легчайший ветерок, и снежное облачко, всегда окутывающее вер­шину Эвереста, было совсем маленьким. Я глядел вниз и узнавал места, памятные по прошлым экспе­дициям: монастырь Ронгбук, деревню Шекар Дзонг, долину Кхарта, Ронгбукский ледник, Северное седло, площадку возле северо-восточного предвершинного гребня, на котором мы разбили лагерь VI в 1938 году. Потом я обернулся и окинул взором долгий путь, прой­денный нами: Южная вершина, длинный гребень, Южное седло, Западный цирк, ледопад, ледник Кхум­бу, дорога до Тьянгбоче и дальше по долинам и взгорь­ям моей родной страны.

А еще дальше и со всех сторон вокруг нас выси­лись великие Гималаи, занимающие большую часть Непала и Тибета. Чтобы видеть вершины ближних гор, таких гигантов, как Лхотсе, Нуптсе и Макалу, надо было теперь смотреть прямо вниз. Выстроившиеся за ними величайшие вершины мира, даже сама Кан­ченджунга, казались маленькими холмиками. Никогда еще я не видел такого зрелища и никогда не увижу больше – дикое, прекрасное и ужасное. Однако я не испытывал ужаса. Слишком сильно люблю я горы, люблю Эверест. В великий момент, которого я ждал всю жизнь, моя гора казалась мне не безжизненной каменной массой, покрытой льдом, а чем-то теплым, живым, дружественным. Она была словно наседка, а остальные вершины – цыплята, укрывшиеся под ее крыльями. Мне казалось, что я сам могу раскинуть крылья и прикрыть ими мои любимые горы.

Мы выключили кислород. Даже здесь, на высочайшей точке земли, можно было обходиться без не­го, если только не напрягать свои силы. Мы соскребли лед, образовавшийся на масках, я сунул в рот ле­денец. Потом мы снова надели маски; но кислород не включали, пока не приготовились уходить обратно вниз. Хиллари достал фотоаппарат, спрятанный у не­го под одеждой для защиты от холода, а я развернул флаги, обмотанные вокруг ледоруба. Они были наде­ты на шнур, привязанный к концу ледоруба; я поднял его вверх, и Хиллари сфотографировал меня. Он за­снял три кадра, и я считаю большой удачей, что один из кадров вышел так хорошо в таких трудных усло­виях. Флаги следовали сверху вниз в такой последо­вательности: Объединенных Наций, Великобритании, Непала и Индии. Те самые люди, которые так стара­лись извратить ход нашей экспедиции, пытались и этому придать какой-то политический смысл. По этому поводу могу только сказать, что я совершенно не думал о политике. В противном случае я, вероятно, поместил бы индийский или непальский флаг выше, хотя и тут передо мной возникла бы нелегкая про­блема – кому отдать предпочтение. А так я рад тому, что выше всех был флаг ООН: ведь наша победа бы­ла не только нашей, не только победой наших наций, но победой всех людей.

Я предложил Хиллари сфотографировать его, од­нако он почему-то отрицательно мотнул головой – не захотел. Вместо этого он продолжал снимать сам все, что простиралось вокруг, а я тем временем был занят важным делом. Я вытащил из кармана взятые с собой сладости и огрызок красно-синего карандаша, полученный от Нимы, вырыл ямочку в снегу и поло­жил все в нее. Увидев, что я делаю, Хиллари протя­нул маленькую тряпичную кошку, черную с белыми глазами – талисман, полученный им от Ханта; я по­ложил кошечку туда же. В своем рассказе о восхож­дении Хиллари говорит, что получил от Ханта и оста­вил на вершине распятие; если это и было так, то я ничего не заметил. Я получил от него только тряпич­ную кошечку и положил в снег рядом с карандашом и сладостями. «Дома, – подумал я, – мы угощаем сластями тех, кто нам близок и дорог. Эверест все­гда был мне дорог, теперь он еще и близок мне». При­крывая дары снегом, я произнес про себя молитву и благодарность. Семь раз ходил я на гору своей меч­ты, и вот на седьмой раз, с божьей помощью, мечта стала явью.