Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— А почему не в деньгах? — подал голос Антон. — Шеф, мы то же самое слышали и про графа Шувалова, что он влиятелен и богат как Крёз, пока не копнули глубже. Оказалось, он беден как церковная мышь и в долгах…

— … как в шелках, — закончил я до мозолей затёртую фразу. — А что, мы с ним ещё не закончили? — делано удивился я.

Хмурый, впрочем, как и все предыдущие дни, обычно Антон помалкивал на собраниях — хватало людей куда более компетентных и не столь озабоченных своими личными проблемами. Обычно, но едва дело касалось графа Шувалова, Бринна прямо подбрасывало.  

— Ну, как бы нет, — кашлянул он.

— Это с чего бы? — приподнял я бровь.

Махнул рукой, давая понять, что мы закончили, чтобы нас оставили вдвоём. И когда все вышли, подозвал его пальцем, приглашая пересесть поближе.

— Ты не всё знаешь, — упал он на стул обречённо, как на плаху, словно знал, что с неё не сойдёт.

— И чего же я не знаю?

— В общем, мы решили какое-то время тебе не говорить. То есть решили, что это должен сказать я, когда сочту нужным, или Женя, — он нервно побарабанил по столу пальцами и поднял на меня глаза. — Но раз она не сказала. Дело в том, что её мама, что мы… — он осёкся под моим немигающим взглядом. — Чёрт! Ты уже знаешь, да?

 Я усмехнулся.

— Ну, кому чужая мама, а кому и родная тёща. Да, мой мальчик, Женька мне не сказала, как-то нам было не до этого, — гримасничал я, давая понять, что ночка была жаркой. Сверлил его глазами. И видел то, что и ожидал. Он не сжал кулаки, не стиснул зубы, не заиграл желваками. Его не задело. Он не ревновал. — Но я заезжал к тёще. Завизировать своё почтение, успокоить, чтобы не переживала — между мной и её дочерью просто временные трудности, но я с ними разберусь. И столько узнал нового, интересного и познавательного. Всё ждал, когда же вы меня просветите, что я, видимо, лжец и человек, который не умеет держать своё слово. Ведь в запасниках музея граф найдёт не всю коллекцию моего отца, да?

— Нашего отца! — подскочил Бринн как ужаленный.

Хм… А вот это уже было интересно.

— Ты не имел право распоряжаться этими номерами единолично! Не имел права отдавать графу Шувалову ничего!

И тут у меня возникла масса вопросов. Это почему же не имел? И с чего Антон взял, что краденное принадлежит отцу? И не собрался ли он претендовать, как минимум, на половину, раз был его сыном? Но все они осыпались как старая побелка со стены, когда я понял откуда ноги растут у этой его воинственной горячности. И у дурного настроения. И с какого хера были все эти разброд и шатания в его неокрепшем уме.

Мне стало так смешно, что я потёр руками лицо и заржал.

— Серьёзно? — спросил сквозь смех. — А ты знаешь, на какую-то долю секунды я ведь и правда поверил Эльке, будто ты был рад, что я не выйду, потому что решил попытать счастья с Женькой. Будто ты решил, что тебе и правда что-то светит с моей женой.

— С какой из? — с вызовом вскинул он подбородок.

Я скривился, словно он нечаянно наступил в дерьмо, отпустил неловкую шутку или пустил газы.

— У меня одна жена, — едва сдержался я, чтобы не поделиться с братом как я благодарен эту сраному миру за неё, и за то, что она ждёт ребёнка. 

Не сейчас. Ведь парень и правда запутался. Но совсем не в своих бабах (и я, конечно, не Женьку имею в виду), а в своих клятвах.

Злость, обида, чувство вины, гнёт данных обещаний…

Элька знала, о чём говорит.

Но этот его неожиданный выпад вдруг натолкнул меня на ещё одну мысль, которую я чуть не упустил в суматохе последних дней. 

«Самолёт, новые документы, новое имя, Швейцария — всё это было не сложно, Сергей, — скривилась Евангелина. — Но это противоречило моим планам…»

Моё имя… Да, на него выписано чёртово свидетельство о браке, его полощут в СМИ как грязное бельё, и не в планах этой залупоголовой суки было его менять.

Но никто не умел так нагло выдавать правду, маскируя её под ложь.

И декламировать ложь, выкручивая руки правде.

Например, предъявить моё письмо, вырвав фразы из контекста.

Даже если она его не подделала, а сохранила, порвав на мосту не моё, а, например, своё письмо, что она написала мне, то всё равно не дала прочитать полностью Женьке, иначе моя девочка знала бы чем оно заканчивалось:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Ты не должна садиться в этот самолёт, если то, как я представляю свою семейную жизнь тебе чуждо. Ты должна бежать от меня без оглядки и не приезжать совсем, если не уверена, что сможешь терпеть меня всю оставшуюся жизнь, а на меньшее я не согласен. И ты можешь меня не дождаться: если вдруг по дороге я встречу кого-то смелее, интереснее, отважнее тебя —  я надену кольцо на палец ей. Такой уж у меня характер: я всегда выбираю самое лучшее».

Конечно, тогда мои слова просто метили в её самые слабые места — тщеславие и самоуверенность. Ну кто мог быть прекраснее, бесстрашнее и умнее Евангелины Неберо? Это же смешно. И, конечно, она не испугается.

Она и не испугалась. И того, что я её подловил, не может мне простить.

Но сейчас, спустя время, эти слова звучали ещё обиднее.

Ведь я действительно нашёл ту, что была лучше.

Той, что лучше, наотмашь хлестанув правдой, она повторила слово в слово то, что сказал я, вырывая из груди сердце. Использовала как оружие против меня же. По её расчёту моя девочка не должна была меня простить. Если бы не была самой лучшей.

Но, кроме этого свою ложь красноволосая стервь подкрепила документами, откровенно сказав, что ей было нетрудно их сделать.

— Вот сука! — подскочил я, забыв про Бринна, кажется, всё же докопавшись до истины. — Я знаю, чего она ждёт. Того, что и озвучил адвокат, — расхаживал я по залу. — Она ждёт, что я первый подам на развод. И этим подпишу себе приговор.

— Почему? — подал голос Антон.

— Потому что этим признаю наш брак законным. Она же прекрасно знает, что свидетельство о браке фальшивое. Но рассчитывает на то, что в гневе на неё, на абсурдность чёртовой ситуации, дурацких законов и ёбаных бумажек, я сам себя зарою. И она так искусно будит во мне этот гнев. Я же до сих пор телевизор не могу нормально посмотреть. Сколько эфирного времени она оплатила под это говно? И меня каждый раз одолевают репортёры с вопросом: буду ли я подавать на развод.

— А ты не хочешь дать интервью и всю эту ложь опровергнуть?

— Конечно, нет. Пока нам это только на руку.

Он непонимающе развёл руками.

— Сразу видно, что ты мальчик из хорошей семьи, хоть и не полной, — усмехнулся я, намеренно сделав это уточнение. И, конечно, увидел, что вот теперь свои красивые зубки он сжал. — Не умеешь ни махать кулаками, ни бить противника его же оружием, ни идти на компромиссы и вступать в выгодный союз с бывшим врагом.

— Ты ещё что-то хочешь предложить Шувалову?

— У-у-у, дружочек мой, — я похлопал его по плечу. — Если бы я всё всем рассказывал, то имел бы куда меньше врагов. Многих из них, я бы просто не успел завести — меня бы уже давно прикопали.

— Но я же не все.

— Нет, брат мой, — резко стиснул я в сгибе локтя его длинную шею, — но передай своему папаше, что он не получит даже щепки от той доски, что ты выволок из музея. Ван Эйк? Так же зовут того голландского мазилу? 

— Я не… — затрепыхался он. Но я только сильнее сжал руку, заставив его задыхаться.

— И никогда не пытайся мне врать.

Я разжал руку и толкнул его к столу.

— Я не врал, — выкашливал он слова, упёршись в столешницу руками.

— Тогда ты ещё больший идиот, чем я думал. Я ждал, ты нарисуешь ему письмо с номерами там же, сразу в Лондоне. С твоей фотографической памятью это же как два пальца об асфальт. Но вижу, папаша был не уверен, что сумеет разгадать шифр, решил, что лучше возьмёт в оборот тебя, и ты, его младший сын, добрый чувствительный и падкий на ласку мальчик, принесёшь всё, что ему надо, — я развёл руками. — А он не промах, отдать ему должное, наш папаша. Только теперь не знаю, радоваться ли, что он не сдох. Вести войну против собственного отца ну никак не входило в мои планы!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})