Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

Анна Ивановна. Мне тридцать два года. Я живу на улице Утренней, знаю немецкий язык, обожаю бабушкин молочный кисель, бублики и сливы. Считаю, что самые вкусные растут на старых деревьях. Увлекаюсь чтением исторических книг. Люблю кошек и все деревенское. Знаю сотни народных примет и могу по розе ветров, цвету заката и поведению кошек определить погоду на завтра.

Дети с восторгом перехватили эстафету. Посыпались имена Нюши, Марины, Павлика, Викентия и даже Геродота. Малышня перечисляла любимые мультики, сказки, рыбные блюда и десерты. Хвалила воскресенье, когда можно пробраться в родительскую спальню и валяться в кровати до обеда, щенят и кроликов. Рослый мальчик вместо представления во всеуслышание объявил:

– А вы мне понравились. И сережки у вас прикольные, напоминают наушники от плеера.

Когда поток откровений иссяк, перешли к рабочим моментам. Анна Ивановна вывесила на доске расписание на неделю, познакомила всех с учителем физкультуры и с рыжей, напоминающей лису Алису из «Приключений Буратино» учительницей музыки. Предложила подумать над выбором гимна класса и поинтересовалась, есть ли вопросы. В классе поднялась только одна рука – Захара.

– Не подскажете погоду на завтра?

Раздался хохот. Анна выдохнула напряжение и доброжелательно ответила:

– Завтра снова будет сентябрь.

Первый месяц с первоклашками – самый трудный. Дети еще несобранные и расфокусированные, и создается впечатление, что в одну кастрюлю сложили несовместимые продукты и включили сильный огонь. В результате свекла пыталась взять цветом, пастернак – запахом, рамбутан – ярко выраженным вкусом. Анна носилась от одного к другому и силилась помирить, объединить, сгруппировать. Придумывала викторины, традиции, праздники и запрещала играть в «сифу»[43]. Стоило ей заметить испачканную мелом губку и наведение фокуса на самую аккуратную девочку, мигом встревала, объясняя, что хорошо, а что плохо.

Учительница задерживалась в школе допоздна и возвращалась через сквер с косяками перистых листьев. Неторопливо разглядывала озерное небо с начерченными самолетами иероглифами, слушала журавлиные рапсодии, мысленно набрасывала конспекты, стараясь не думать о Константине. Тот за последнее время написал дважды. Первый раз по ее возвращении, отметив, что за эти годы Анна стала еще лучше. Второе письмо пришло 31 августа. Девушка долго ходила вокруг, не решаясь прочесть. Приплясывала мышкой и похлопывала себя по пышным, аппетитным бокам, семенила по периметру почтового ящика и по диагонали конверта. Под конец все-таки не выдержала и опешила от его красноречия:

«Здравствуй, Анька! Извини, опять стучусь, просто не выходишь у меня из головы. Твое появление в Германии стало настоящим шоком. Веришь, это самое теплое событие за последние годы, невзирая на энергетику Маутхаузена. До сих пор разбираю тот день на цитаты и формулы. Осознаю, что все еще люблю тебя…»

Анна не могла пошевелиться. Сидела пригвожденная признанием и смотрела на затягивающийся небосвод, чисто медицинским жгутом. В этот момент блеснула, будто из шприца, молния, небо забрехало громом, и пустился дождь. По радио мурлыкнул джаз. У соседей скрипнула балконная дверь.

Девушка обвела глазами заваленный книгами стол, простенький стул для бистро и пряжу в пасхальной корзинке с пятью чулочными иглами. Потерла лоб, переносицу, идеальный контур подбородка. Перебрала все варианты ответов и вконец растерялась. О чем писать? Озвучивать правду, ложь или затерявшееся между ними? Стоит ли рассказывать о своих чувствах, многолетней бессоннице, падающем в пропасть давлении и скитаниях в Сети? Об ошибках и подмене понятий? О том, что тоже не переставала любить и до сих пор вздрагивает, заслышав похожий тембр голоса? И потом разве любовь – это мытарство и пытка?

На днях подобный вопрос она задала своим ученикам. Те отвечали по-разному. Одни утверждали: любовь – это когда двое вместе строят дом, спят в одной постели и делятся клетками для рождения детей. Другие настаивали на цифрах и нехватке нолей для желаемых объятий. Третьи все сводили к жарким поцелуям, заменяющим центральное отопление, и к моментам, когда из-под ресниц летят звездочки. Кто-то заявлял, что любовь – самое главное после футбола, или описывал такую ситуацию: «Во время обеда они засмотрелись друг на друга, и их еда полностью остыла».

– Любовь – это когда мама видит папу потного или в туалете и ей не противно.

– Когда твое имя произносится по-особенному и ты знаешь, оно в безопасности у него во рту.

– Когда парень и девушка, собираясь на свидание, надушатся и весь вечер нюхают друг друга или она хвалит его красивую рубашку, а он начинает ее носить каждый день.

Учительница приняла решение ответить завтра или никогда, выключила свет и сосредоточилась на лунных лучах, превративших потолок в морскую тельняшку. Мутно-белые чередовались со скорбными вечерними и доходили ровно до двери. Далее зачем-то провела параллель с письмами Алекса, от которых не возникало никаких метаний. Он писал часто и нервно, как правило, дважды в день, швыряя опусы прямо в лицо. Проделывал это утром перед первой лекцией по истории Веймарской республики и вечером, собираясь в свингер-клуб. Упрекал, требовал каких-то компенсаций и возмещения ущерба. Называл меркантильной тварью и всеми силами навязывал чувство вины. Бывало, начинал так:

«Привет. Чем занимаешься? Наверное, привычным: сидишь и жрешь булки! Уверен, за прошедшее время твоя задница приобрела форму дивана. Лучше бы ты эти часы потратила на разбор гардероба, а то твои юбки настолько устарели, что не годятся даже для пошива чехлов на стулья».

Анна хохотала и сгребала письма в корзину. Отправляла ему чихающие и зевающие смайлы, распаляя этим еще больше.

Незаметно пролетел месяц. Ее ученики выучили гласные и согласные, запомнили вопросительные слова и разобрались с ударениями. Отмерили первый сантиметр, пропели семь нот и определили место для скрипичного ключа. Освоили ходьбу в колоннах и бег врассыпную. Сентябрь полегоньку угасал, по ночам слегка подмораживал, но к полудню радовал хаммамным теплом. Анна продолжала спать с распахнутым окном и носить открытую обувь. Доставая из комода чулки, вспоминала свою первую учительницу, игнорирующую их до морозов, и смеясь складывала рулончики обратно.

В конце первого учебного месяца традиционно проводился открытый урок, на который приглашались и дирекция, и родители. Анна Ивановна задолго до его проведения перебирала темы и все сомневалась, о ком рассказать. Об Ирене Сендлер, спасшей две тысячи пятьсот детей от Варшавского гетто? О Моррисе Хиллемане, создавшем вакцины от кори, менингита и ветряной оспы? О Нильсе Болине – изобретателе трехточечного ремня безопасности? Ей хотелось отойти от банальных фраз о мире во всем мире и урока-монолога и превратить отведенные сорок пять минут в дискуссию. Дать возможность принять участие в разговоре каждому ученику, отцу, матери-одиночке и бабушке, только вышедшей на пенсию и теряющейся от обрушившегося свободного времени. Поговорить о близких людях, сумевших изменить мир к лучшему. О героях, живущих в одной квартире или через стену. На