Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

католическому меньшинству из трактира относились с уважением, ибо хозяин питейного заведения непогрешим, тем более хозяин заведения, где наливают столь превосходное пиво. Вообще же на католицизм жители Ларк-Райза взирали с презрительной нетерпимостью, поскольку считали его разновидностью язычества, а разве может быть этому оправдание в христианской стране? Когда в раннем детстве ребята из «крайнего дома» спросили, кто такие католики, им ответили, что это «идолопоклонники», а после дальнейших расспросов выяснилось, что еще они поклоняются папе, злому старику, который, как утверждают, в сговоре с дьяволом. Преклонение колен в церкви и «игры с четками» были названы баловством. Люди, открыто заявлявшие, что им самим религия ни к чему, при упоминании католиков впадали в ярость. Однако дедушка Лоры и Эдмунда, когда ветер доносил из часовни в соседней деревне звуки ангелюса[25], снимал шляпу и после минутного молчания бормотал: «В доме Отца Моего обителей много»[26]. Все это было очень загадочно.

Позднее, когда Лора и Эдмунд стали больше общаться с другими детьми, по дороге в воскресную школу они встречали всадников и повозки с большими семьями, отовсюду стекавшиеся в католическую церковь в соседней деревне.

– Вон едут старокатолики! – кричали дети. – Старокатолики! Старых котов едят!

Они бежали за повозками до тех пор, пока не начинали задыхаться. Иногда леди в одной из двуколок кротко улыбалась преследователям, обычно же на них не обращали никакого внимания.

За всадниками и колясками на некотором расстоянии следовали пешком молодые мужчины и юноши. Вначале они опаздывали, но всегда успевали на службу, припустив со всех ног! Дети старались не кричать им вслед, ибо знали, что, как бы парни-католики ни спешили, у них обязательно найдется время вернуться и отвесить подзатыльник. Такое уже случалось. Поэтому, лишь позволив им отойти подальше, деревенская ребятня начинала передразнивать их галоп и гнусаво декламировать:

– Отец мой, я на исповедь явилась.

– И в чем же, дочь моя, ты провинилась?

– Отец мой, я убила кошку, как ни горько.

– Всего-то, дочь моя, и только?

– Отец мой, как мне грех тот снять с себя?

– Ты поцелуй меня, а я тебя.

Этот перл, вероятно, был политического происхождения, ибо семена невежественного фанатизма католиков когда-нибудь должны были дать всходы. Однако, как ни странно, некоторые из этих самых насмешников перед сном до сих пор произносили молитву:

Марк, Матфей, Иоанн и Лука,

Благословите кровати четыре угла.

Четыре ангела над нею летают

И мой покой по ночам охраняют.

Один сторожит, один молитву творит,

Один мою душу уносит.

В то время еще сохранялись многие слова, фразы и остатки обычаев, окончательно исчезнувшие к концу столетия. Когда Лора была ребенком, некоторые матери постарше и бабушки еще пугали непослушных малышей Оливером Кромвелем. «Будешь плохо себя вести – придет старый Кромль и заберет тебя!» – говорили они, или: «Вон он, старый Кромль!» Точно так же матери Южной Англии пугали детей Наполеоном. Там Наполеон был давно забыт; здешние же края, находившиеся вдали от морского побережья, никогда не знали страха чужеземного вторжения. Зато армии Гражданской войны сражались в десяти милях к востоку отсюда, и имя Кромвеля до сих пор удержалось в памяти.

Отдельный класс представляли собой методисты. Если они не пытались обратить в свою веру других, к их религии относились терпимо. Каждый воскресный вечер они проводили службу в одном из своих коттеджей, и всякий раз, когда Лора могла получить дома разрешение, она с удовольствием ее посещала. Не потому, что ей нравилась служба – вообще-то она предпочитала церковные службы, – а потому, что дома воскресный вечер проходил в тягостном молчании: вся семья собиралась у камина, отец читал, так что никому не дозволялось говорить и лучше было даже не шевелиться.

Получить разрешение было трудно, поскольку отец Лоры «пустомель» не одобрял, и ему не нравилось, когда Лора выходила из дома после наступления темноты. Не каждое воскресенье, но на четвертый-пятый раз он хмыкал, кивал, и девочка убегала, прежде чем мама успевала выдвинуть какие-либо возражения. Иногда к ней присоединялся Эдмунд, они являлись в молитвенный дом и садились на жесткую, добела отскобленную скамью, приготовившись внимать всему, что будет сказано и показано.

Первое, что поражало любого, кому этот дом был не знаком, – его невероятная чистота. Беленые стены коттеджа всегда были свежими и опрятными. Повседневную мебель выносили в сарай, чтобы освободить место для длинных белых деревянных скамей, а перед окном с опущенными белыми шторами стоял стол, покрытый льняной скатертью, на котором помещались лампа, большая Библия и стакан воды для приходящего проповедника, который садился за этот стол. Из остальной обстановки были только часы и пара красных фарфоровых собачек на каминной полке, свидетельствующие о том, что в другие дни люди жили, готовили и ели в этой комнате. В камине всегда горел яркий огонь, а в воздухе витал запах лаванды, лампового масла и концентрированной человечности.

Хозяин дома стоял в дверях, приветствуя каждого пришедшего рукопожатием и тихим «Благослови вас Господь!». Его жена, миниатюрная женщина со слегка искривленной спиной и выдающейся вперед головой, что придавало ей сходство с добродушной лягушкой, гостеприимно улыбалась со своего места у камина. Собратья входили по двое, по трое и занимали привычные места на жестких скамьях без спинок. С ними являлось несколько соседей, не принадлежавших к этой общине, но довольных, что им есть куда пойти, особенно в сырое или холодное воскресенье.

В тусклом свете лампы темные воскресные костюмы и воскресные платья унылых расцветок сливались на однородном фоне в сплошное черное пятно, лишь то тут, то там мелькали отблески в глазах и на щеках, когда братья по вере улыбались, приветствуя друг друга.

Если приходящий проповедник запаздывал, что случалось нередко, поскольку он был вынужден пешком преодолевать большое расстояние, хозяин раздавал текст гимна из «Сборника гимнов» Сэнки и Муди, который исполнялся без музыкального сопровождения под одну из заунывных, протяжных мелодий, бывших в ходу у общины. Или же один из братьев внезапно разражался импровизированной молитвой, в которой попутно пересказывал злободневные новости, если они имели отношение к собравшимся, предваряя каждую новость словами: «Ты знаешь…» или «Как тебе известно, Господи…». Лору и Эдмунда смешило, когда старый мистер Баркер сообщал Господу, что дождя не было уже две недели и его морковная грядка стал «твердой как камень», что на ферме в четырех милях от его дома разразилась вспышка чумы свиней, а его