Судный год - Григорий Маркович Марк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказывается, судейские тоже люди. Кто бы мог подумать?
Но подумать я не успеваю. Ногти Лиз с силой впиваются мне в ладонь. Седой мужик идет напролом прямо на нас. Квадратная фигура – шагающий постамент, на нем водружена огромная голова, рассеченная пополам тонкой белой линией безупречного пробора, – занимает почти весь проход. В искрящемся взгляде столько животной ненависти, что мне становится не по себе. Я ничего не понимаю.
Мужик останавливается на секунду. Что-то дергается у него в горле. (Если бы сейчас схватил меня за шиворот, выхватил пистолет и направил в лицо, я бы совсем не удивился.) Но он лишь выдвигает челюсть и с нехорошей усмешкой проходит, не глядя по сторонам, между мною и Лиз, прижавшимися к стенам. Джессика ухмыляется насмешливо и, как мне показалось, даже злорадно, глядя на Лиз, стоящую с вызывающе вскинутой головой, и идет следом за ним.
У меня кровь начинает грохотать в висках, будто в затылке железнодорожный состав, лязгая буферами, рванулся с места и несется теперь по накатанным колеям-извилинам мозга, разбрасывая в стороны серое вещество. В очках вдруг все помутнело. Они становятся тяжелыми, врезаются в переносицу. Мускулы подвздошья сжимаются как у боксера перед ударом. Поворачиваюсь вслед уходящей паре, и сами собой сжимаются кулаки.
Слабое красноватое свечение стекает с головы мужика на мясистые уши, на толстый загривок. Тяжело переступая ногами и не обращая внимания на Джессику, он уходит вглубь коридора… И вдруг голова его, как у грешников Данте, поворачивается назад на сто восемьдесят градусов! (Или это он весь незаметно развернулся и пятится сейчас от нас?) Мужик резко опускает веки, точно снимает одновременно обеими глазами стоящую перед ним пару. И, не отворачиваясь, продолжает уходить.
Лиз тянет меня за рукав. И я внезапно осознаю, что скандал с дракой здесь, в гостинице, был бы ей весьма неприятен. Как видно, Джессику она тоже знает. Обнимаю трясущуюся Лиз за плечи и увожу.
Кожаная дверь, на которой стоит огромная металлическая цифра 2, словно почувствовав, что ее сейчас ударят, открывается сама собой. Лиз осторожно, на цыпочках входит в номер и, совершенно обессиленная, садится на кровать. Закрывает руками лицо и вся трясется. В комнате холодно. Очень холодно. Желтые лучи от проходящих машин струящимся длинным веером проплывают в потолке.
– Свет не зажигай, пожалуйста.
– Почему? – глупо удивляюсь я.
– Ты что, не понял? Это Ричард… Когда-то должно было произойти… Что же теперь делать?! Как странно, сразу все рухнуло! – Она делает двумя руками движение, будто натягивает противогаз, чтобы не вдыхать ядовитый воздух отеля. И уже немного успокоившись: – Уверена, тебя он тоже узнал. Он же изучал твое дело. Там должна быть твоя фотография. Память у него профессиональная…
Ну вот я его и увидел! Сподобился наконец! Увидел его мрачно-суровую физиономию, будто вылепленную грубо из мясного фарша. Отделкой деталей явно пренебрегли… Р-рич-чар-рд… имя внешности соответствует точно… Как она могла? С этим?! Что у них общего? Но, может, когда поженились, он выглядел по-другому? Или оказался правильной партией для семьи? У них тут, наверное, до сих пор устраивают династические браки… Странно, что такая чепуха приходит сейчас в голову… Но я про нее почти ничего не знаю…
Раздражение и злость переполняют меня. В соседнем номере – наверное, совсем неотличимом от того, из которого минуту назад вышла с Ричардом Джессика, – совершаются мелкие прерывистые движения, сопровождающиеся вздохами и вскриками. Тихий отчетливый скрип постельных пружин. Я ударяю кулаком в стену. Ударяю в полную силу, с оттягом, так что на коже появляется кровавая ссадина. Боль острой черной иглой пронзает руку и растекается по всему телу, оседает в душе. Скрип прекращается на время, но уже через минуту возобновляется снова. Стены в дорогом бутик-отеле довольно тонкие.
– С этой толстоносой блядью, Джесси Каллахан, я хорошо знакома! Часто к нам в офис приходила… А я-то считала… – Не только лицо, но даже глаза у Лиз побледнели. Она медленно расстегивает молнии на сапогах и, не снимая пальто, опускается на кровать. – Ее половина помощников прокуроров трахала. И судей тоже… Что он мог в ней найти? Не думала, что у него такой убогий вкус! Это уж слишком! Плевать!
Должно быть, у меня завышенное представление о благовоспитанности дам из бостонских браминских семей… В семье помощника прокурора Лоуэлла были свои проблемы и до моего появления… Несмотря ни на что, Лиз все-таки сильно задело, что Ричард ей тоже изменяет… Из нас троих не изменял никому один я… Может быть, она давно догадывалась, что у Ричарда кто-то есть? А неожиданностью было лишь то, что это оказалась толстоносая Джессика и привел он ее именно сюда?.. Так же, как Лиз меня! Я отгоняю эту мысль. Но она никуда не исчезает. Просто носится как ошалелая в голове из стороны в сторону, глухо стучит в черепную коробку, а потом прячется на время за другие менее неприятные мысли.
Я внезапно вспоминаю старичка-констебля, уже очень давно, в самом начале процесса вручившего мне свою ядовитую повестку. Вспоминаю горделивое выражение, которое нарисовалось на сморщенном, румяном, как спелое яблоко, лице, когда он рассказывал, что его родная дочка работает адвокатом в суде. Если бы послушался совета ее папы, родная дочка защищала бы меня! Обвинителем был бы муж Лиз, а защитницей – его любовница-адвокатесса! Красивый расклад! И непонятно, чем бы кончилось. Представляю себе их профессиональные разговоры в постели о моем деле. Что бы они там между собой решили! «Виновен, виновен», – вбивает в ее костлявое тело неистовый обвинитель Ричард. «Нет, нет. Не виновен», – упрямо отвечает Джессика. Закусывает губы, выгибается ему навстречу и отворачивается… Этот процесс, скорее всего, я бы проиграл. У Ричарда доводы были бы сильнее… хотя кто знает…
– Ну вот все и разрешилось! Теперь можно не скрывать. Тебе расходиться будет легче, раз у него кто-то есть… И прокуратура, и защита – все против нас. Совсем мы с тобой беззащитные… – я попробовал улыбнуться, но это мне плохо удалось. – Что ж ты собираешься делать?
Лицо Лиз стало сосредоточенным и отстраненным. Судя по резкой смене выражений, возникавшие друг за другом варианты явно были непригодными.
– А, плевать! Все уже сделано. Ничего не изменишь.
