Судный год - Григорий Маркович Марк

мужского лица я не заметил. (Должно быть, Норман не любил фотографироваться.) Повсюду слабый запах лекарств, перемешанный с запахами имбиря, корицы и еще чего-то совсем несъедобного. Пыль, будто бледная тонкая кожа старых, живущих со скрипом вещей. Кажется, проведешь ногтем и навсегда останется глубокая царапина. На столе среди вороха газет и журналов почти полностью разгаданный кроссворд. Похоже, у этой старушки много свободного времени и прекрасная память, но уборка дома явно не входит в число любимых занятий.

– Вот что, молодой человек. Сейчас вам все объясню, – голос совершенно спокойный, вылинявшие глаза смотрят прямо в лицо, – и вы уйдете. Или я тут же вызываю полицию… Когда вы в первый раз позвонили, сначала даже не поверила, что кто-нибудь теперь всерьез может верить в такие глупости… И решила вас разыграть. Тут же создала сказку про Нормана и синюю птицу и исполнила для вас. Пригодился наконец мой сценический опыт. Граф, замолчи… – она стрельнула глазами в бульдога, но, как видно, промахнулась. Взгляд прошел мимо Графа, который стоит сейчас с оскаленной пастью и очень быстро дышит. Подрагивает свисающий язык, струйка густой тягучей слюны стекает на пол. В любую минуту может прыгнуть! – Живу я одна уже много лет, и не так часто появляется возможность развлечься… Молодой человек, никакого Нормана нет и никогда не было… Решила вам это сказать, чтобы перестали придумывать всякую мистическую чепуху. Как видно, фантазия у вас слишком хорошо работает… Я, конечно, мечтала, чтобы был у меня такой Норман. И чтобы он дарил цветы. И называл меня синей птицей. А были только чужие мужья и похотливые любовники. Вот так-то… Теперь вы должны уходить… Вы же видите, он начинает нервничать…

– Значит, вы просто развлекаетесь. И сказать это по телефону не могли… я ведь звонил… – Бульдог поднимает треугольные уши. Зевает, нервно облизывается. Делает очень быстрое движение правой лапой, будто крестится перед прыжком. Высохшая рука старушки придерживает ошейник. – Быстро же вы вжились в роль жены несуществующего Нормана. Через каких-нибудь пару минут, как услышали вопрос незнакомого человека о синей птице. Но ведь послание появилось дважды и в точности с тем же десятизначным хвостом! И хвост этот в точности совпал с вашим телефоном! Таких случайностей не бывает… Розыгрыш какой-то неубедительный получается… И очень уж злой…

Я ухожу от кирпичного дома старой актрисы. Хрустят под ногами трупики вмороженных в лед листьев. За спиной вынырнувший ниоткуда свирепый ветер выкручивает, ломает суставы беззащитным кривым соснам в белых беретах. Втягивает в себя последние остатки их жизненной силы. И моей тоже. Высоко над нами, как воспаленные швы в небесной мякоти, матерным русским словом скрестились размытые следы барражирующих над Нью-Йорком самолетов. Ветер уносит их обрывки к белесому океану. На другом конце которого продолжается сейчас моя предыдущая жизнь.

Оборачиваюсь напоследок. Неподвижное лицо, торчащее в окне между шторами, кажется дешевой ширпотребовской камеей. Неужели действительно эта бывшая актриса меня разыграла и так быстро вошла в роль, когда рассказал ей, как мы с Лиз развлекались? И нет ни любимой женщины, ни синей птицы, охранявшей меня. А может, и не было ее никогда? Или эта старая актриса сказала, что разыграла меня, чтобы от нее отвязался? Но на самом деле… Все время не понимаю, кому можно верить. Слишком много обманывали и там, и здесь… А я никогда не всматривался… Так было проще… Мысль об этом становится нестерпимо тяжелой.

Новый порыв ветра стягивает щеки, тугой спиралью пеленает, обматывает налитую свинцом голову, расплющивает в глазах непонятно откуда взявшиеся слезы.

Послесловие

(Майами, июнь 1998 года)

После двадцать первого февраля девяносто второго года ни Спринтера, ни Лиз – наверное, она вернулась к своему прокурору, но лучше об этом не думать, перевернул эту страницу и захлопнул книгу, – наяву я, Стайер, уже на втором дыхании все еще продолжающий бежать, не видел ни разу и не слышал о них ничего. И только в девяносто восьмом, через пять лет после переезда в Майами, наткнулся в русском интернете на статью «Смертельная реклама» с фотографией Спринтера. Ее и сейчас никто бы не отличил от моей собственной.

Владелец одного из первых российских мегахолдингов Олег Яковлевич Маркман погиб в результате несчастного случая, произошедшего примерно в пятидесяти километрах от Петербурга на Выборгском шоссе. Господин Маркман остановил свой БМВ и вышел из него вместе со своей спутницей возле придорожного щита с рекламой бизнеса его жены по выращиванию волос. Как видно, он стоял рядом со щитом, рассматривая его, когда сорванный с места порывом шквального ветра щит обрушился, что и явилось причиной гибели господина Маркмана.

Приехавшая вскоре милицейская машина обнаружила под щитом его раздавленное тело с головой, прорвавшей полотнище и торчащей наружу. Кроме О. Я. Маркмана, пострадала Айша Ибрагимовна Кундалаева, президент Международного фонда по борьбе со СПИДом в России, находившаяся в этот момент рядом с ним. Состояние А. И. Кундалаевой остается критическим. Фотографии в «Смертельной рекламе» не было. Уголовного дела по факту гибели О. Я. Маркмана не возбуждалось.

Еще одно глубинное погружение в Сеть никакого улова ни о Спринтере, ни о Кундалаевой не дало. Ячейка из четырех завязанных друг на друга подозрительных линков оказалась порванной. Я возвращаюсь к «Смертельной рекламе». Долго, не отрываясь, смотрю Спринтеру в лицо. Может, это еще одно из его исчезновений? От каких-нибудь кредиторов? А через неделю он рванет с низкого старта на следующий забег? И объявится здесь, в Майами?.. А если и вправду погиб – и не от своей страшной болезни, а от рекламного щита, – если закончилась его, Спринтера, короткая дистанция этой нелепой финишной лентой, было ли в нем то, что позволило преодолеть границу земной жизни и выжить? И встретимся ли снова, уже не в Старом Свете и не в Новом, а на Том? И опять, точно как тогда, семь лет назад, в День Оправданья-и-Разрыва, слышу немного насмешливый, как в детстве, зовущий за собой голос: «Близнец наш выбежал, рыдая… выбежал, рыдая!»

Я опускаю голову, сначала медленно, а потом очень резко. Тяжелый, разбухший от воспоминаний восклицательный знак… На котором обрываются записки о моей предыдущей жизни.

Гр. Марк, Бостон, 2016–2018

1

Blue bird – «синяя птица» (англ.)

2

Beacon Hill – один из самых старых и самых дорогих кварталов Бостона.