Судный год - Григорий Маркович Марк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Усаживаемся за узкий столик, покрытый темной скатертью с аккуратно разложенными сверкающими ножами и вилками, который напоминает раскрытую готовальню.
– Знакомься, брат, это Люси́, – произносит Спринтер на вполне приличном английском, от которого у меня слегка отвисает челюсть. – Как это он умудрился так выучить язык за две недели? Впрочем, он всегда был хорош на коротких дистанциях. Все из воздуха схватывает.
– Вау! Алек, ты раздвоился? Не могу поверить! До чего же вы похожи! Даже страшно!
– Ничего страшного. Просто мы близнецы, – губы мои невольно расползлись в улыбке. Очень уж непосредственно она воскликнула. – Меня зовут Грегори.
– Люси, ты с ним будь поосторожнее, – голос у Спринтера уверенный и слегка покровительственный. Состоятельный и снисходительный дядюшка, вынужденный присматривать за своей шаловливой молодой племянницей. – Он часто себя за меня выдает. Женщины иногда ошибаются. Или делают вид, что ошибаются. А он это использует.
– Какую-то странную рекламу ты мне создаешь. Люси, пожалуйста, не относитесь к этому всерьез.
Она, приоткрыв рот, переводит взгляд со Спринтера на его брата, с откровенным интересом изучает меня и снова смотрит на Спринтера. Потом закрывает глаза и начинает шептать.
– Что с тобой, девочка? Не пугай меня! Ты чего делаешь? – оборачивается к ней Спринтер. Небрежно кладет руку на спинку ее стула.
– Если загадать желание, когда сидишь между близнецами, то обязательно сбудется.
Спринтер сосредоточенно изучает напоминающее старинный кожаный фолиант меню, а Люси продолжает вертеть головой, придирчиво сравнивая бледную копию с жизнерадостным оригиналом.
– Мы с Люси только что с одного из ваших теплых офшорных островов. После всех дел в Вашингтоне нужно было отдохнуть на солнце недельку. Как у вас говорят, перезарядить батареи… Неплохое место… нервы у меня, не говоря уж обо всем остальном…
– Да ла-адно! Откуда у тебя вообще нервы? Что другое, но нервы…
– Проросли, как начал заниматься бизнесом… И вместе с ними пророс и аппетит… Ну что, так и будем рассматривать друг друга? Давайте закажем уже?
Интересно, что за отношения у него с этой Люси? Он что, ее с собой повсюду по Америке возит? Часть ее работы или между ними что-то более серьезное? И зачем нужно мне демонстрировать?
Пересыпанный малозначащими вежливыми словечками наш обед длится уже пару часов. Люси, сильно повеселевшая после нескольких бокалов «Дом Периньона», сидит между близнецами и подает вполне осмысленные реплики. Ей явно хочется запомнить все, что тут происходит, наверное, чтобы потом пересказать подругам.
К середине второй бутылки выясняется, что она работает в фирме вашингтонского партнера Спринтера, в отделе международных связей. Теперь в отпуске. Владелец фирмы, мистер Логерфельд, весьма заинтересован в успехе визита Олега и надеется на длительное сотрудничество. А она сама мечтает съездить в Россию и посмотреть Петербург, о котором так много читала.
– Наша инвестиционная компания была создана пятьдесят лет назад дедушкой нынешнего владельца Уолтера Логерфельда. В этом году стала одной из ста крупнейших в Америке, – объясняет она Ответчику. Откидывается на спинку стула и скрещивает руки. Ложбинка между грудями становится совсем темной и очень глубокой. Отсвет пролившегося шампанского стекает по губам. Придает соблазнительный блеск тому, что она говорит.
– Да… Уолтеру было гораздо легче… А мне вот пришлось создавать самому с нуля… Своими руками и своей головой, – в голосе у Спринтера никакого бахвальства. Просто спокойная констатация фактов, уверенно говорящих сами за себя.
Все время разговора Спринтер плавно перебирает пальцами, будто ощупывает сгустившийся воздух и осторожно лепит из него свои английские фразы. Он всегда любил держать в руках что-нибудь мягкое, податливое. Готовое уступить любому его капризу. Обычно тряпичный мячик или раскидай, набитый опилками вместе с песком. Как видно, в пальцах до сих пор еще сохранилась память о танцующих фигурках, которые так легко умел создавать из пластилина.
– У нас есть поговорка, что руки и голова слаженно работать не могут. Им нужен посредник, который понимает каждого из них. И таким посредником может быть лишь сердце.
Сейчас, когда она расслабилась, Люси кажется гораздо более привлекательной. Но зависти к Спринтеру у меня нет. Это что-то иное, и я не понимаю, что именно.
– Проблема с посредниками, что им всегда надо слишком много платить, – задумчиво произносит Спринтер, глядя на нее. Такое впечатление, что говорит он сейчас на английском, но одновременно думает на русском совсем о другом.
Мне становится слегка неловко, и я стараюсь не смотреть на Люси.
– Наверное, у вас в России бизнес устроен иначе… – Ребром она ладони смахивает невидимую пылинку на вдруг натянувшемся платье. Отбрасывает от себя прочь неприятное воспоминание. – Мальчики, я оставлю вас ненадолго. – Резко встает, стоит прямо, опираясь ладонями о стол. Ножки стула с жалобным визгом скользят по полу. Плавно покачиваясь, направляется вглубь ресторана.
– Здорово ты загорел. Совсем как негр.
– Я не Негоро. Я Перейра, Адамар Перейра да Сильва, – процитировал застрявшую с детства нашу фразу.
– Как себя чувствуешь, Перейра?
– По-среднему. Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра, – усмехается Спринтер.
– Так что сказал светило из Джона Хопкинса? – не выдерживаю я. И сразу по тому, как он нахмурился, понимаю, что спрашивать это не нужно было.
– Ничего хорошего. Никаких новых лекарств здесь нет, – Спринтер тоже переходит на русский. Но в речи по-прежнему слышен английский акцент, появившийся после офшорных курортов.
– Может, тебе еще с каким-нибудь специалистом поговорить?
– Их там было три человека в Балтиморе. Целый консилиум. Потом в Нью-Йорке говорил с одним профессором из Слоуновского онкологического института. Шансы прожить еще четыре года – меньше десяти процентов. Так что будущее уже почти все израсходовано. – Его рука с тлеющей сигаретой совсем рядом, но глаза неимоверно далеко.
– Они ошибаются часто. Всегда самый плохой вариант говорят. Чтобы их потом не судили, – деревянными губами бормочу я и сам чувствую, как убого это звучит. – И в России, и здесь. Помнишь тетю Розу, мамину двоюродную сестру? Ей после химиотерапии все врачи говорили, что проживет не больше трех месяцев, а она до сих пор жива.
– Ладно. Хватит меня утешать. Почти два года все,
