Судный год - Григорий Маркович Марк

размаху ветер покачивает над двуединой тенью марлю поземки. Убеленные люди Бостона бесшумно проплывают мимо. Вдали, над парком, контуры деревьев прострочены праздничным цветным бисером новогодних лампочек. Многоярусные электрические гирлянды покачиваются на тщательно выгравированных в синей темноте тонких ветках. Сумерки, творящиеся сейчас в Бостоне, уже вспоили смутной тяжестью кроны.

Ответчик вдыхает полной грудью. Первый живительный глоток после целого дня в шуршащем бумагами, мертвом пространстве суда.

– Сколько же это будет продолжаться?! Ведь должен же… – невнятной незнакомой хрипотой вместо своего обычного голоса бормочу я. Дергаюсь, словно головою попал в воздушную яму, останавливаюсь, замолкаю. Снова ноющая, тянущая боль слева выпустила свои острые щупальца по всей грудной клетке, обхватила со всех сторон. Одно резкое движение, и что-то очень драгоценное и хрупкое треснет, разобьется внутри.

Защитник, не отвечая, растягивает в улыбке губы и приоткрывает свой набитый острыми белыми клыками рот, давая понять, что не находит слов. (Во всяком случае, во рту у него их сейчас уж точно нет. Подзащитный может в этом сам убедиться.) Или это он придуривается? Просто собирается чихнуть? Вместо того чтобы смотреть в рот и ловить каждое его слово, хорошо бы заглянуть ему в душу. Но это как раз непросто. Снежинка плавно опускается на подрагивающий багровый обрубок адвокатского языка. Дыхание светится в морозном воздухе. Даже на небольшом расстоянии кажется, что у его грубо вытесанного лица нет никаких черт. В своем сером элегантном пальто волчьего цвета, плечи которого покрываются сейчас темными пятнами тающего снега, и высокой меховой шапке он выглядит как уменьшенная копия одного из загадочных истуканов с острова Пасхи, неизвестно как оказавшаяся здесь, в центре Бостона. Эта короткая мизансцена на грани трагизма и гротеска чего-либо, кроме раздражения, у меня не вызывает.

Любит, должно быть, поразвлечься мой Защитничек. Теперь он еще крышку своей черепной коробки приподнимет, чтобы я убедился, что мыслей у него там тоже нет?.. И чего он все время ерничает, ухмыляется, пытается изобразить что-то весьма непонятное и многозначительное? А ведь на самом деле же ничего из себя не представляет. Ухмыляющаяся пустота. Вроде зубных протезов на дне круглого стакана с водой. Клацают тихонько, как кастаньеты, изображая веселье, и только пузырьки поднимаются на поверхность…

Наконец Адвокат всем телом поворачивается к мне и снова усмехается. В этот раз с симпатией. Но глаза остаются совершенно серьезными. Короткие пальцы задумчиво копошатся в аккуратном овале новой, победоносно густой бороды, будто он наигрывает на губной гармошке. Но звуков на свет не появляется. (Должно быть, она все-таки оказалась настоящей. А необычайная урожайность кожного покрова напрямую связана с избытком жизненной энергии.) Адвокатская пантомима заканчивается разведением рук и опущенной физиономией. Потом он идет к своему мерседесу, терпеливо поджидающему его с заросшим ледяными чешуйками ветровым стеклом и торчащей сбоку стальной антенной. Размахивает рукой, словно указывая Ответчику направление к метро. (Спасибо большое. Без него уж, конечно бы, заблудился.) Останавливается, треплет перчаткой самодовольную лоснящуюся мерседесову морду.

– Не волнуйтесь. Все будет хорошо, – произносит он своим бодрым, ничего не выражающим голосом. – Да, тут еще вот какое дело. Я получил вчера ответ из Земельного управления Израиля. Пришлось задействовать старые контакты. Так бы еще месяц тянулось. У нашей Истицы действительно было там наследство. Довольно большой участок земли в Хайфе. Прадед купил в девятьсот одиннадцатом году. В самом центре города, на горе Кармель, – деловито выворачивает он наизнанку жалобу Истицы, так что сразу вспыхивает вся не слишком приглядная подкладка. – Но недели три назад участок национализировали как недвижимость, невостребованную более восьмидесяти лет – у них там закон такой, – и уже начали застраивать. И весь хитрый замысел Эрона рухнул сам собой.

Словно в подтверждение его слов, люк рядом с мерседесом выплевывает струю шипящего пара.

Так вот откуда растут ноги моей судебной эпопеи! Из показаний Арона! Вот для чего он уговорил Инну сделать себя опекуном и начать этот нелепый процесс против единственного родственника здесь, в Америке! Вот ведь гнида! Боялся, что она может передумать и назначить опекуном меня! Одна грань моего кубика Рубика стала на свое место… Но теперь неважно… Обещал Ароновой жене, что о кагэбэшном прошлом Арона рассказывать Адвокату не буду. Надо держать слово. Чтобы не выскочило случайно, хотя вся эта дурацкая история охоты за наследством и оказалась совсем ни о чем…

– Но не полностью. Иеп, – неторопливо продолжает Адвокат и подкрепляет свои слова предостерегающим жестом указующего пальца. Потом, немного подумав, подкрепляет жест пальца новыми словами: – Вместе с участком в Хайфе прадед купил через десять лет еще один в центре подмандатной Палестины. Тогда это была британская колония. Цена его гораздо меньше. И этот участок израильтяне могут тоже в любой момент национализировать. На территорию, где он находится, сейчас претендуют палестинцы, а наша страна израильский контроль над ней не признает. Так что у наследников, если это будут американские граждане, будет много проблем.

Ну вот, теперь и ближневосточный конфликт вмешался в мой процесс. Еще чуть-чуть – и до ООН дойдет… Похоже, дяде Шимону будет чем заняться в ближайшее время… Да и Арон от моей Истицы так просто не отстанет…

Адвокат нажимает невидимую кнопку у себя в кармане. Как видно, давно уже прирученный мерседес благодарно вспыхивает в ответ хозяину красными огнями на выгнутой лакированной заднице. Все его застоявшееся тело, туго перетянутое узким ремнем из хрома, нетерпеливо подрагивает. Хозяин с треском закрывает зонт. Отработанным борцовским движением обхватывает брифкейс и, ощерив заросший волосами зубастый рот, садится в машину. Лицо у него сейчас, как у проктолога, только что закончившего заурядную операцию и с наслаждением сдирающего с себя грязные резиновые перчатки. Жесткие глаза на секунду задерживаются на подзащитном. Никакого представления о том, что прячется по ту сторону от них, у меня нет и, по-видимому, никогда не будет.

Мерседес урчит на холостых оборотах, почувствовав внутри себя хозяина, потом начинает негромко верезжать. Брезгливо плюет в мою сторону из черной круглой дырки в заду облачком ядовитого сизого дыма. Сверкающие россыпи начинают кружиться в колесах. Наконец, испортив воздух и воинственно выпучив длинные желтые клыки, срывается с места в зернистый блеск мокрого асфальта.

И я остаюсь один. В стеклянных офисах гаснут последние огни. Передо мной, застилая дорогу, мелькают снежинки – выбеленные холодом хлопья несбывшихся испугов и страхов – под склоненным стеблем понурого сиротского фонаря. На месте, где стояла машина Защитника, черная лужа с золотыми разводами. Как видно, сверкающий чопорный мерседес незаметно для прохожих ходит под себя.

Еще одного дня в моей жизни как не бывало. Маленькая