Судный год - Григорий Маркович Марк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Искривленные тени огромных птиц (упырей? птеродактилей? вертолетов?) носятся за мутным окном. Переворачиваются, беззвучно выделывают свои мортальные сальто. Немое черно-белое кино для обвиняемых. Абстрактная иллюстрация к процедуре судопроизводства.
Появляется мой Защитник с защелкнутым красным зонтом наперевес. Одинокий воин за правду, смело идущий в юридический бой. Кожаный брифкейс со сверкающими металлическими углами излучает непоколебимую уверенность в победе.
С момента последней встречи у него на совершенно лишенной растительности маслянисто-розоватой физиономии появилась новая, будто только полчаса назад вытекшая прямо из ноздрей, блестящая клинообразная борода. Какого-то белесого, выгоревшего цвета. Производит довольно сильное впечатление. Раньше бороды у него я вроде не замечал. Интересно, как он умудрился за это время ее отрастить? Впрочем, я бы не удивился, если бы она оказалась накладной.
Переменившийся в лице Защитник делает атакующий выпад зонтом – он что, кроме греко-римской борьбы, фехтованием тоже занимается? – и кладет его на скамью рядом с собою. Берет подзащитного в фокус темных и жестоких зрачков. Внимательно смотрит на него, приоткрыв обросший новыми волосами рот. Слишком уж очевидно подавив зевок, рассказывает своим свербящим, доверительным шепотом, что вчера на тренировке с детьми повредил шею и ему больно поворачиваться, больно носить брифкейс и – еще больше понижая громкость – все остальное тоже больно. Длительный экскурс в анатомию и в теорию преподавания борьбы мальчикам и девочкам в средних школах. Как теория античной борьбы будет помогать выиграть его дело, подзащитному до сих пор совсем неясно. Много загадок есть в американском судопроизводстве. Но спрашивать он уже не пытается. Все равно ничего не скажет.
Абстрактные тени птиц скукоживаются, замирают, распластавшись на пустых скамейках для публики. Слышно, как судья 4 перебирает бумажки у себя на столе. Вслед за этим глухое лавинообразное урчание, как звук воды из туалетного бачка.
Благостный судья 4 произносит что-то неразборчивое и объявляет (медленно, по слогам и слегка перевирая) имя и фамилию Грегори Маркмана. Короткая фраза плюхается в застоявшуюся тишину, как лягушка в заросший зеленью пруд. Темные круги идут во все стороны. Двуединый, двуединственный Адвокат-Ответчик встает. Снова длинное, чреватое очень нехорошим молчание. Молчание, которое резко сжимает мне дыхательное горло, душит пытающийся вырваться наружу, внезапно охрипший голос. Перед глазами плывут искры, и свечение плафонов наполняется тонкими золотистыми черточками, расходящимися во все стороны.
И вот уже моя адвокатская половина уверенно препарирует, рассекает на куски мертворожденную жалобу-навет больной Истицы. Поворачивает их из стороны в сторону перед судьей 4. Так умелый мясник рубит секачем перед придирчивым покупателем вытащенную из морозилки бесформенную тушу.
Четвертый судия сидит в глубокой задумчивости, разглядывая Адвокат-Ответчика. И при этом умудряется сиять дряблым отраженным светом правосудия. Умиротворенная марципановая усмешка застыла на лице. Еще одно благостное урчание. Советует до следующего слушания, которое назначается на двадцать первое февраля, договориться с помпроком – о чем?! и когда же наконец из густого юридического тумана материализуется мой загадочный помпрок? – чтобы не доводить дело до суда. (Оказывается, все предыдущие слушания даже и не были судом! Зачем вообще было их устраивать, если помпрок еще не назначен? Или четвертый об этом тоже не знал?) Замолкает. Опять думает о своем, судейском. Выражение спокойной мудрости незаметно сменяется сонной прострацией. Взгляд сдвигается к переносице. Он спохватывается, вертит маленькой круглой мордочкой, держа свою нездешнюю усмешку высоко на виду у всего зала, и вызывает следующего обвиняемого.
Вот и еще одно слушание сбылось. Сбылось, ничем не кончившись. И еще одна пауза в таинственной процедуре судопроизводства.
– Похоже, там, наверху, – Адвокат на секунду поднимает белесые брови ко лбу, – хорошо к вам относятся. – Строго смотрит на Ответчика и вдруг в первый раз за все время нашего знакомства неожиданно улыбается. – Вообще-то, я не удивлюсь, если следующее слушание будет последним. – Морщины на лбу высоко подпрыгивают и застывают. – Не удивлюсь. – Последнее предложение он произносит с таким видом, точно само это неудивление ему очень дорого. И уж его-то он никому не отдаст. Так что Ответчику и просить не стоит. Впрочем, вопрос о том, удивится ли Адвокат на следующем слушании, меня сейчас мало волнует.
Почему это он решил, что наверху – и где, интересно, этот «верх»? – ко мне «хорошо относятся»? Пока этого совсем не замечаю. Скорее ощущение, что я здесь, внизу, четыре месяца ломлюсь в открытую дверь и никак не удается попасть внутрь. Туда, где здравомыслящий судья одной-единственной фразой остановит поток повесток, протоколов и оправдает меня. Но какая-то невидимая сила отбрасывает снова и снова. А внутри по инерции продолжает неумолимо крутиться сложная юридическая машина. Там, в каждом зубчатом колесе высотой в три человеческих роста, крутятся в противоположную сторону другие поменьше, а у них внутри почти уже совсем незаметные колесики… Все они вроде очень прочно сцеплены, и не дай тебе Бог руками схватиться за зубья… Огромная машина то долго стоит на месте – но бесчисленные колесики при этом непрерывно крутятся, – то вдруг начинает рывками двигаться вперед… пробуксовывает, чавкает, засасывает с урчанием время, деньги… в любой момент может засосать всего…
В парке идет снег. Внутри снега иду вместе с Адвокатом я, Ответчик. Внутри меня, Ответчика, идет борьба. Между желанием немедленно уйти и долгом вежливости. Силы сторон примерно равны. Все та же моя зимняя судебная матрешка… Нужно ли пытаться хоть что-то узнать о моем процессе у Адвоката? Почему он так близко к своей мощной груди держит карты и совсем не собирается их выкладывать?
Мы идем по дорожке парка, выстеленной слоем зимних сумерек, под адвокатским зонтом к мерседесу Защитника. Узоры ребристых теней, точно черный скелет, легко покачиваются у нас под ногами. Те же бутузы, укутанные в разноцветные нейлоновые куртки, шарфы – видел их еще утром, когда шел в суд, – с победными криками съезжают с обледеневших горок… Будьте как дети…
Сквозь глухой гул проходящих автомобилей, который тут, в центре города, считается тишиной, ползет туристский автобус-амфибия. Внутри теплого света неподвижные лица, сплюснутые носы, прилипшие к стеклу. Укутанная в мокрый войлок туч золотая матка Губернаторского дворца всплывает сквозь снег над сотней своих прилепившихся друг к другу каменных ульев – в одном из них трудится Лиз – и неторопливо поднимается в небо… У Бостона нет единой цельной души. Душа его разделена на маленькие соты, расфасована по стеклянным офисам даунтауна. И каждый из них живет своей отдельной жизнью.
Тень Адвокат-Ответчика раздваивается в снегу, понемногу засыпающем уличную грязь у нас под ногами. Налетевший с
