Великий понедельник. Роман-искушение - Юрий Вяземский

Все так были увлечены спором и разъяснениями Андрея, что не заметили, как через Красные ворота из Двора женщин вышел Иуда и тихо присоединился к апостолам, встав за спиной Фомы Близнеца. И видно было, что он не особенно следит за беседой, а ждет момента заявить что-то свое.

А тут на короткое время все замолчали, и тогда Иуда сказал:

– Два года назад Иисус уже хозяйничал в Храме. Но тогда Он изгнал лишь некоторых отъявленных мошенников-менял и нескольких слишком крикливых торговцев. Храмовая торговля от этого ничуть не пострадала. Теперь же, как я понимаю, Иисус ее вообще запретил. Народ радостно поддержал. И даже стражники приняли участие в погроме.

Все головы повернулись к Иуде. А он, как бы смущенный всеобщим вниманием, обаятельно-виновато улыбнулся и продолжил:

– Ханна Ему этого не простит. Слишком большие деньги. А Ханна – ученик Ирода Великого… Деньги слишком большие, чтобы Ханна оставил в покое того, кто стал угрожать его богатству. Я знаю, как он умеет бесшумно устранять своих конкурентов.

Петр, который только что в ярости смотрел на Андрея, теперь радостно осклабился:

– Не пугай нас, Иуда. Что может твой Ханна против Сына Человеческого? Помнишь, на празднике Кущей, они несколько раз пытались схватить Иисуса? И вот, стражники отказались повиноваться начальникам, народ побоялся даже приблизиться к Нему, а когда некоторые самые злобные и отчаянные схватили наконец камни, Господин наш Иисус Христос прошел сквозь них, как сквозь дым от костра, как сквозь пыль на дороге! И мы шли за Ним! И никто нас пальцем не тронул! Сила Господня нас осенила, и враги нас даже не видели, ослепнув от злобы своей!

Тут Петр простер руку и указал на сидящего в отдалении Иисуса.

– Смотри, сколько народу собралось и молча ждет повелений Сына Человеческого. А Он сидит и вроде бы отдыхает. Но какое божественное величие сияет на Его лице! Он в силу опять вошел!.. Тут кто-то правильно вспомнил и процитировал: «Ревность по доме Твоем снедает меня». Ревностью Он охвачен, и ревность эта – величайшая из сил, которая и море укротит, и горы сдвинет с места, и небеса разверзнет в ангельской славе!

– А дальше ты помнишь, Петр? – осторожно спросил Иуда.

– Что должен я дальше помнить? – сурово спросил первейший из апостолов.

– О ревности в начале Давидова псалма. А через несколько стихов… Можно напомню?

Петр молчал. И Иуда прекрасным своим голосом начал декламировать:

– «Извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне: да избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод; да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мною пропасть зева своего…»

– Ну и к чему это? – спросил Петр.

– Тут о страданиях говорится. Тот, кто ревнует о Храме, потом страдает и молит о помощи, – ответил Иуда, пристально глядя на Петра.

Кто-то вскрикнул за спиной Иуды. Иуда грациозно обернулся и увидел толстяка Филиппа, который перестал вздыхать и вышагивать за спинами апостолов и рванулся по направлению к Красным воротам, из которых в это время выходил Иоанн.

Еще не добежав до Иоанна, Филипп возбужденно воскликнул:

– Они никто не заметили! Но ты-то видел! Видел?

– Что я должен был видеть? – спросил Иоанн, сблизившись с Филиппом.

– Ты видел, какое у Него было лицо, когда Он гнал торговцев, переворачивал скамьи и клетки? – теперь уже шептал Филипп.

– Прекрасное было у Него лицо, – сказал Иоанн.

– Прекрасное?! Оно было перекошено от гнева, глаза почернели, губы дрожали, щеки дергались… Не было в Нем никакой Красоты! И Света не было!.. Разве гнев может быть прекрасным?!

– Они головы отрезают. Духом Святым торгуют. Какое ты хочешь, чтобы при этом было у Него лицо? – ответил Иоанн и посмотрел на Филиппа тем сумрачным и тяжким взглядом, которым так часто смотрел на людей его брат Иаков и которым почти никогда не смотрел на Филиппа Иоанн, младший сын Зеведеев, любимейший из апостолов.

Глава семнадцатая

Онейрокритика, или Особенности толкования снов

Шестой час дня, первая половина

Начальник службы безопасности Корнелий Афраний Максим возлежал в беседке напротив префекта Иудеи и в тихом умилении разглядывал содержимое своей тарелки. В тарелке лежали пустые раковинки от улиток, капустные листья, веточки мяты и несколько куриных, вернее, петушьих косточек.

– Не мучай меня, Максим! Начинай толкование. Богами тебя заклинаю! – просил Пилат. Лицо у него было взволнованным, растерянным и слишком молодым для полномочного представителя римского императора.

– Каким богом особенно заклинаешь? – задумчиво спросил Максим, метнув быстрый взгляд на ухо Пилата.

– Любимым твоим Аполлоном. Согласен?

– Ну что ж, Аполлоном так Аполлоном, – ответил Максим и снова уставился в тарелку.

– Корнелий, прошу тебя! – воскликнул Пилат и даже руку протянул к Максиму, словно хотел погладить его, но в последний момент как бы устыдился порыва и руку отдернул.

– Ну что мне с тобой делать! – довольно ухмыльнулся Максим и посмотрел на префекта Иудеи, как нянька на любимого воспитанника. – Я человек подневольный. Придется подчиниться твоему желанию… И прежде всего должен заметить, что замечательна сама форма послания. Сколько изящества. Сколько сочных и живописных деталей. И такое ощущение фольклорной традиции, такое проникновенное знание отечественной истории и даже римской аристократической кухни… Честно говоря, я еще не встречал подобного образчика не только в латинской, но и в греческой литературе. А ты ведь знаешь, я – любитель словесности, в каком-то смысле ценитель и, некоторые говорят, знаток… Ты ведь не станешь утверждать, что такой сон действительно мог кому-то присниться?

– Полагаешь, не мог? – насторожился Пилат.

– Ни за что не мог, – решительно ответил Максим. – Это, вне всякого сомнения, литературное сочинение. И тонким мастером выполнено… Вот уж не знал, что Лучший Друг помимо других способностей обладает еще и великолепным литературным талантом!

– Лучший Друг? – удивился Пилат. – Ты думаешь…

– Давай теперь по порядку, – перебил его Максим, словно не слышал замечания. – «Хозяин» – это цезарь Тиберий. Во всяком случае, мы с тобой вынуждены принять именно такое толкование. Иначе наши усилия будут бесплодны… Надеюсь, это понятно? Это не надо объяснять?

Пилат готовно кивнул.

– «Хозяину», правда, в ту пору было… – Максим прищурился и быстро сосчитал в уме: – В ту пору ему было уже сорок три года. Но по сравнению с нынешним состоянием… Да, молодой человек. И конечно же грустный и усталый после семилетней ссылки на Родосе. «Дальняя и тяжкая дорога» – это он из ссылки возвратился. А что явилось одной из причин этого возврата, ты помнишь?

– Не важно, помню или не помню. Ты говори, не отвлекайся на меня, – нетерпеливо попросил Пилат.

– Одной из причин того, что нашему Тиберию разрешили покинуть Родос и вернуться в Рим, была внезапная смерть Луция Цезаря, одного из официальных наследников принцепса Августа. Луций скоропостижно скончался в Нарбонской Галлии, точнее, в Масиллии. И кстати, по дороге в Испанию… Выходит, «краб, обложенный испанским гарниром», – это Луций Цезарь… Тут, правда, несколько нарушена хронология. Луций ехал в Испанию, а не возвращался из нее. Но в остальном всё похоже и совпадает: да, семьсот пятьдесят пятый год, умирает Луций Цезарь, и через некоторое время Август разрешает Тиберию вернуться в Рим… Ну как, разобрались с первой «закуской»?

– А «повар» кто? – торопливо спросил Пилат.

Максим, до этого внимательно смотревший в свою тарелку и трогавший пальцем одну из раковин, теперь загадочно посмотрел на губы Пилата и, выдержав паузу, размеренно продолжал:

– Ты помнишь, я спросил тебя: «А из какого города этот самый повар?» А ты припомнил и уточнил: «Из Вульсиний».

– Да, кажется, из Вульсиний.

– Так вот, если из Вульсиний, то в образе «повара» перед нами выступает почти наверняка Лучший Друг… Но даже если ты напутал и в послании никакие Вульсиний не упоминались, то нам всё равно придется под «поваром» понимать Лучшего Друга и никого иного. Ибо если «хозяин» – Тиберий, то кто же еще может быть при нем «поваром»?

– Никто не может, – тут же согласился Пилат. – Только Сеян.

– Пилат! Пилат! – укоризненно воскликнул начальник службы безопасности и стал озираться по сторонам.

– Не волнуйся, Корнелий, – услужливо зашептал Пилат. – Из этой беседки весь сад на ладони – никто не подкрадется и не подслушает. И я специально велел накрыть нам завтрак именно здесь, чтобы мы могли с тобой говорить, никого и ничего не опасаясь.

Максим перестал озираться и взгляд свой уставил в лоб префекту Иудеи.

– Ну ладно, уговорил… Переходим тогда ко второй «закуске». «Павлин» – это, наверное, Гай Цезарь, брат Луция Цезаря и второй внук Августа от его дочери Юлии и ближайшего друга Марка Агриппы. Обоих он усыновил после смерти Агриппы и объявил официальными наследниками. Тут слишком много совпадений или, если хочешь, намеков. Во-первых, «павлин» с острова Самоса. А именно на Самосе, как мы помним, Тиберий навещал Гая Цезаря, когда Август назначил того правителем Востока. И встретил там очень холодный прием. А потому «павлина» «надо есть холодным», И это, во-вторых. В-третьих, этот возомнивший о себе юнец и вправду был похож на павлина не только морально и внутренне, но и, как говорят, даже внешне. В-четвертых, Гай был тяжело ранен в Армении – и «повар» подает его «под армянским соусом, кровавым и огненным». В-пятых, «павлин обложен ликийскими устрицами», а, как мы знаем, Гай умер именно в Ликии, когда его с изнурительной раной везли домой… Одним словом, по всем признакам «павлин» – это Гай Цезарь, который умер через два года после Луция Цезаря… И помнишь, в твоем сне говорится, что «хозяин», то бишь Тиберий, ест этого «павлина» «с удвоенным аппетитом»? Еще бы! После двойной смерти своих усыновленных внуков Августу ничего не оставалось, как усыновить Тиберия и сделать его своим наследником… И помнишь, во сне «голос почти божественный» произносит: «Увенчайте сына моего!»?.. Всё великолепно укладывается в выбранную нами схему. И так же ловко можно уложить в нее «гусиную печень» и «журавля», – продолжал Максим. – По всем признакам «печень» – это Агриппа Постум, как ты помнишь, последний сын Юлии, появившийся после смерти отца, Марка Агриппы. А «журавль» – почти наверняка сама Юлия, развратная доченька Августа и вторая жена нашего императора Тиберия.