Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

своих прихожан не видел никого конкретного. В его глазах это была именно безликая, пёстрая, колышущаяся людская масса, лишённая хоть какого-то интеллекта и живущая лишь своими примитивными чувствами. Масса, которая ради её же спасения, нуждалась во вразумлении и укрощении. И спасти её могла только идея, доктрина. А вразумить и укротить – верные доктрине люди. Доктрина – «Наставление в христианской вере», верные люди – Консистория и сам Кальвин. Всё это и было его Церковью.

Проповедь Авеля он слушал вполуха, тем более, что он сам когда-то написал её для церковного чина и знал наизусть. Сейчас, чуть отрешившись от суеты своих неотложных дел, Кальвин неторопливо и с интересом вглядывался в людскую массу, наполнившую храм. Лица, лица … Как же их много! Хмурые и весёлые, испуганные и уверенные, задумчивые и пустые. И все стараются принять вид умиротворённый и благообразный. Получается, правда, не у всех.

«Эх, люди, люди! Понимаете ли вы, кто вы есть и для чего вы здесь находитесь? Каждый из вас пришел сюда в дом Божий со своими страданиями, радостью, чаяниями, страхами. Кто-то пришел просто так, по привычке. Кто-то ищет помощи. И каждый надеется получить свою толику Божией благодати. Как же вы темны. Наивны и темны. Вы уверены, что благодать можно заслужить, совершая благие поступки и пожертвования. Словно всё это примитивно мирское можно обменять на снисхождение Божьей сени. Как просто было бы, совершив благое дело, будь то брошенное нищему подаяние или даже спасенная чужая жизнь, получить уверенность, что Бог тебя заметил и в будущем не оставит своим вниманием. А может быть в свой час и отплатит местом в раю. Ах, если бы было всё так просто! Вряд ли кто-то из вас, кто сейчас так усердно молится, догадывается, что человеческий принцип “quid pro quo“, услуга за услугу, в отношениях с Богом ничуть не применим. Божья благодать не разменная монета и дается она не каждому христианину, как бы он не был добр и прилежен в служении. Каждому человеку чуть не при рождении Бог предопределил, кого он осенит благодатью своей, а кто пройдет свой земной путь, так её и не изведав. Странно это конечно, но ничего не поделаешь. Такова положенная Богом незримая механика. Человеку остается только принять её законы. Принять и следовать».

Размышляя, Кальвин продолжал рассматривать лица прихожан. Многие были ему знакомы, хотя он и не помнил их имён. Он мог мельком встречать их только в храме да на городских улицах. Кое-кто из всех были ему известны очень хорошо. Чиновники ратуши, члены советов, именитые горожане, богатые собственники – владельцы всего, на чём стоит Женева. Этих он знал и в лицо, и по именам. Так уж сложилось, что каждый из них мог рассчитывать на успех в своих делах, следуя не только законам города, но и правилам Церкви. Поэтому многие из них всячески искали расположения Консистории и самого Кальвина. Многие, но не все. Кальвин невольно остановился взглядом на Перрене и Бертелье. Склонив головы, вроде бы слушая проповедь, они о чем-то между собой неслышно перешёптывались. Не иначе действительно что-то замыслили. Стараясь угадать, нет ли здесь ещё их сообщников, Кальвин стал внимательнее оглядывать толпу прихожан. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что только что увидел человека, которого раньше здесь никогда не встречал, но с которым был очень давно знаком. Верно, показалось.

«Да, догмат предопределения неоспорим. Будь он ложным, Господь ни за что не дал бы ключей к его доказательству. Однако этот догмат доказан мною безоговорочно. Но как простому человеку понять, избран ли он для Божьей благодати или нет? Ни понять, ни вывести логикой это невозможно. Человек должен сам ощутить в себе Божье водительство. А если ощутить это не достанет духовных сил, Бог всё равно подтолкнет человека к правой стезе. Как это было со мной много лет назад, когда я впервые прибыл в этот город, был изгнан и вернулся вновь. Я избран Богом. Миссия моя – учить вас Слову Его и корчевать скверну из ваших душ. А вы? Все вы? Знаете ли, каково ваше предопределение? Есть ли среди вас ещё кто-то, кого отметил Бог?»

Патер Авель закончил свою проповедь. Подошло время причастия. Храм сразу же оживился. Вся людская масса одномоментно пришла в движение, все лица перемешались. Кальвин старался не выпускать из виду Перрена и Бертелье. Они с несколькими своими сторонниками, готовясь принять причастие, отошли в сторону и стояли, молча переглядываясь. По их нерешительному виду Кальвин понял, что сегодня ждать от них гадких сюрпризов не придётся. Встав чуть в стороне, Кальвин продолжил рассматривать лица прихожан, выстроившихся в очередь к причастию. Здесь в храме перед алтарём, глядя глаза в глаза, можно было сразу понять, что за человек стоит перед тобой. Истинно ли верит или притворяется, искренен ли в мыслях своих или что-то таит, прав во мнении своём или же заблуждается. Вглядываясь в эти глаза, Кальвин всё больше искал в них некую одухотворенность, которая была бы ему самому великой платой за все его труды. Искал и находил.

«Да, не напрасно я прожил все эти годы. Моя борьба за веру истинную дает плоды. Вся Женева худо-бедно, но приняла эту веру и дальше будет жить только с ней. По крайней мере, не отвергнет её. Иноземцы же, приезжающие из разных мест, пока ещё недоумевают канонам моей Церкви. Но придет время и они всё примут как должное. Иного выбора у них просто нет.»

Перрен с сообщниками, наконец о чём-то договорившись, встали в очередь за причастием. Место перед ними занимал какой-то господин весьма неряшливого вида. Средних лет, с всклокоченной головой и жидкой седой бородкой клином. Одет он был хоть по моде, но как-то неопрятно. Из-под ворота его одежд свисала толстая золотая цепь, а все пальцы его рук были сжаты золотыми же перстнями. Кальвин, стоя чуть позади патера Авеля, также приметил этого господина.

«Сразу видно, иноземец. Ни один житель Женевы не позволит себе выглядеть так дерзко и вызывающе. И в глазах у него не то насмешка, не то презрение. И с таким неверием он ещё смеет подходить к причастию?! Неужели он тоже сообщник либертинов и Перрен нарочно подослал его сюда?»

В какой-то момент глаза всклокоченного иноземца и Кальвина встретились. Бородка клином, глаза, черные, как уголь. И этот взгляд, пронзающий словно выпад пики.

«Я уже где-то видел его, этот взгляд. Но когда? Где? Кто ты? Погоди, не уходи …»

Получив