Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

свое причастие, иноземец, неторопливо шаркая башмаками, направился вон из храма. Настал черёд Перрена. Но Кальвин словно забыл про него.

«Неужели? Нет, не может быть! Но нет же, это он! Он!»

– Стража! Немедленно закрыть двери! Задержите этого человека! Задержите! – приказ Кальвина, словно внезапный удар грома, прокатился под сводами собора. От неожиданности все, кто ещё находился в храме, на мгновение оцепенели. Каждому показалось, что задержать сейчас должны именно его. Перрен, не успев раскрыть рот, мгновенно съёжился и застыл неподвижно. Он и сообщники его сейчас желали только одного – тихо провалиться под землю. Очевидно, что задуманная ими провокация сорвалась, даже не начавшись.

Послышался скрип закрываемых дверей и грохот засова. Пара стражников, глухо бряцая доспехами и оружием, быстрым шагом поспешила к алтарю. Толпа народа послушно расступалась перед ними, давая проход.

– Приказываю вам задержать его! – Кальвин указал стражникам на иноземца, только что принявшего причастие, -Мишель Сервэ Вилланов! Обернись! Ты задержан и будешь препровождён в тюрьму.

Толпа в миг отхлынула от человека, на которого только что указал Кальвин, оставив несчастного в одиночестве. Иноземец с золотой цепью на шее, обернулся. Алебарды стражников сразу же нацелились ему в грудь.

– Я? Но в чём же моя вина? В том, что я принял причастие? – растерянно проговорил иноземец, застигнутый врасплох внезапным обвинением.

– Именем Церкви я обвиняю тебя сейчас в ересях, возглашаемых устно и записанных в книги, коими ты попрал веру в Бога нашего Вседержителя мира и Сына Его Иисуса Христа! Не раскаявшись в сих, ты принял сейчас причастие, чем осквернил таинство Евхаристии и совершил чудовищное богохульство! Одного этого достаточно, чтобы предстать перед судом и понести наказание. Не говоря о прочих твоих преступлениях перед Богом.

– Но я не совершил в Женеве никакого преступления. И потом я подданный французского короля …

– Довольно пререканий! Стража! Откройте ворота и уведите его!

Послышался грохот теперь уже отпираемых дверей. Уже звонче бряцая оружием, при полном безмолвии толпы солдаты стражи увели несчастного. Кальвин направился за конвоем следом. После их ухода собор снова наполнился шумом. Сначала явно послышался вздох облегчения «Фу, миновало!» Потом пошел шелест пересудов «А кто этот лохматый с золотой цепью? Римский шпион? Да нет же! Это главарь разбойной шайки. Видали, какая толстая цепь? Чистое золото. А перстни?» Самые сообразительные прихожане поспешили незаметно покинуть храм «Как бы ещё мои грехи тут не припомнили». Перрен, очнувшись от ступора, не глядя по сторонам, тоже поспешил к выходу. Могучих соратников его давно уж простыл след.

Глава 12

Сентябрь 1553 г.

г. Женева, Швейцарский союз

Нынешней осенью в Женеве вечера были тихи и неторопливы. Как, впрочем, и всегда, когда календарь не указывал на какой-либо праздник или ярмарку. С наступлением сумерек у входов чиновных зданий и храмов зажигались факелы. Хозяева домов, ожидающие прихода гостей, вешали у своих дверей незатейливые фонари, чтобы приглашённые не заплутали в сумраке переулков и не ломились бы в чужие двери. Владельцы таверн и городских казино также, всяк на свой лад, как могли подсвечивали своё местоположение, указывая во тьме истинный путь для всех страждущих вина и угощений. Но основная масса особняков и хижин что в центре, что по окраинам тихо погружалась в немую темноту. Конечно, добрые люди в своих домах зажигали масляные лампы и свечи. Яркие отсветы, вырывающиеся на городские улицы из окон, поначалу заигрывали с сумерками и не давали им расходиться. Но всё же эти мелкие как бисер огоньки не могли сдержать тьму надвигающейся ночи. Вместе с тьмой городом овладевала и тишина, лишь изредка нарушаемая цокотом копыт запоздалого экипажа или бряцанием оружия солдат городской стражи, обходящих улицы ночным дозором.

Посреди Женевы, вечером похожим на муравейник копошащихся огоньков, было одно местечко, которое в любое время суток оставалось сумрачным и безмолвным. Находилось оно не так далеко от городской ратуши и представляло собой двор, огороженный глухим каменным забором. Во времена герцогов Савойских здесь очевидно располагались склады для зерна, шерсти, вина и всякого прочего добра. Но с изгнанием савой-цев и воцарением в Женеве новой веры сии постройки стали применяться для иных нужд. Здесь сперва усилили и подняли повыше каменную ограду и установили тяжёлые неприступные ворота. Позже посносили прежние деревянные постройки и вместо них взялись громоздить нечто, похожее не то на замки, не то на каменные мешки. Сплошь толстые, глухие стены и ни одного окна. По мере того, как дух «Церковных ордонансов» проникал во все поры Женевы, обитателей этих замков становилось всё больше. Кто-то оставался здесь ненадолго, на день-два, кого-то эти серые стены удерживали неделями и месяцами. В любом случае в постояльцах здесь недостатка не было. Напротив, с каждым годом их становилось всё больше и порой стены эти не могли принять всех, кому надлежало сюда попасть. Городские власти не скупились и строили в этом дворе всё новые замки-мешки. Но от этого место это веселее не становилось. Что ж, здесь был не постоялый двор, не таверна и не казино, и уж тем более не табор бродячих жонглёров.

Здесь была городская тюрьма. А как полагается тюрьме, она всегда должна была оставаться бесстрастной и беззвучной, дабы ничто мирское не отвлекало её сидельцев от глупых мыслей, кои и привели их в эти стены.

Итак, в лабиринте улиц и переулков затерялись во тьме последние отблески света и умолкли последние звуки. После недолгой борьбы город наконец сдался на милость ночи. Вся суета незавершённых за сегодня дел внезапно остановилась, чтобы продолжиться с рассветом, но уже завтра. Зачитав, полагающуюся церковным чином, молитву, все добрые христиане погрузились в свои перины и одеяла, чтобы мирно отойти ко сну. Все, кроме тех, кому надлежало охранять покой не только на улицах города, но и в умах самих горожан.

Тихо, без лишнего топота и скрипа, мягко, словно крадучись, к воротам городской тюрьмы подкатил экипаж. Ненадолго задержавшись в воротах, он въехал в тюремный двор и остановился у освещённого парой фонарей крыльца приличного вида двухэтажного здания, очевидно, единственного здесь, оставшегося нетронутым с времён не столь давних. В ярко освещённых окнах нижнего этажа угадывалось какое-то нескончаемое движение и суета, слышались громкие голоса и иногда раскатистый хохот. Окна верхнего же этажа светились неярко и ровно. Из экипажа неспешно выбрался человек в чёрной мантии и, устало кивнув взявшему «на караул» часовому, вошел в здание. По широкой, массивной лестнице он поднялся на второй этаж, где находился кабинет начальника тюрьмы. Единственные здесь двери отворились перед поздним посетителем