Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз

Сам Дарвин прекрасно понимал такого рода аргументацию, и именно по этой причине он был стойким градуалистом. Кстати, по этой же причине Гулд несправедлив к нему, когда предполагает (не в этой своей книге, но во многих других местах), что Дарвин был противником идеи прерывистости. Сама теория прерывистого равновесия предполагает градуализм (ей-богу, она должна его предполагать) в том смысле, в каком Дарвин был градуалистом, то есть в том смысле, в каком все вменяемые эволюционисты должны быть градуалистами, по крайней мере в том, что касается комплексных адаптаций. Просто если правы сторонники теории прерывистого равновесия, то градуальные прогрессивные шаги зажаты во временные рамки, выходящие за пределы разрешающей способности палеонтологической летописи. Под давлением Гулд это признает, но на него недостаточно часто оказывают такое давление.

Марк Ридли цитирует слова Дарвина об орхидеях из письма к Асе Грею: “Невозможно представить себе, чтобы столько коа-даптаций случайно возникли одним махом”. Далее Ридли пишет[257]: “Эволюция сложных органов должна была проходить постепенно, потому что все нужные изменения не появились бы в результате одной большой мутации”. И “постепенно” в данном контексте должно означать “прогрессивно” в моем “адаптационистском” смысле. Эволюция любого такого же сложного организма, как развитые орхидеи, была прогрессивной. Прогрессивной была и эволюция эхолокации у летучих мышей и речных дельфинов, включавшая много, очень много этапов. Прогрессивной была и эволюция электролокации у рыб, и эволюция смещения костей черепа у змей, позволяющего им проглатывать крупных жертв. Прогрессивной была и эволюция комплекса адаптаций, помогающих гепардам охотится на газелей, и соответствующего комплекса адаптаций, помогающих газелям от них убегать.

Более того, как Дарвин, опять-таки, понимал, хотя и не пользовался этим выражением, одной из главных движущих сил прогрессивной эволюции служат коэволюционные гонки вооружений, например между хищниками и их жертвами. Приспособление к погоде, к неодушевленным превратностям ледниковых периодов и засух, вполне может и не быть прогрессивным, будучи просто бесцельным отслеживанием не прогрессирующих колебаний переменчивых климатических показателей. Но приспособление к биотической среде, скорее всего, будет прогрессивным, потому что враги, в отличие от погоды, сами эволюционируют. Возникающая в итоге система с положительной обратной связью хорошо объясняет направленную прогрессивную эволюцию, направленность которой может поддерживаться на протяжении многих сменяющих друг друга поколений. Участники гонки не обязательно будут успешнее выживать с течением времени: об этом заботятся их “партнеры” по коэволюционной спирали (известный эффект Красной Королевы[258]). Но приспособления для выживания у обеих сторон совершенствуются, если судить по их техническим характеристикам. В случаях тяжелой борьбы мы можем наблюдать прогрессирующий перенос ресурсов с других отраслей хозяйства рассматриваемого животного на обслуживание гонки вооружений[259]. Да и в любом случае само совершенствование приспособлений будет обычно прогрессивным. Еще одну разновидность положительной обратной связи в эволюции, если прав Рональд Фишер и его последователи, порождает половой отбор. И ожидаемым последствием этого будет, опять же, прогрессивная эволюция.

Прогрессирующего увеличения морфологической сложности можно ожидать только у тех таксонов, для образа жизни которых морфологическая сложность выгодна. Прогрессирующего увеличения размеров мозга можно ожидать только у тех животных, которым мозговитость дает преимущества. Насколько я понимаю, это вполне может относиться лишь к меньшинству эволюционных ветвей. Но на чем я настаиваю, это на том, что в большинстве ветвей должна идти прогрессивная эволюция в направлении чего бы то ни было. Она, между тем, не будет одинаковой в разных ветвях (это я и хотел сказать примерами про стрижей и слонов). И у нас нет никаких общих оснований ожидать, что в большинстве ветвей прогресс будет идти именно в том направлении, по которому наша, человеческая ветвь оказалась впереди всех.

Но не определил ли я теперь прогресс так обобщенно, что этот термин стал расплывчатым и бесполезным? Не думаю. Сказать, что эволюция глаз позвоночных была прогрессивной, значит сказать нечто достаточно серьезное и достаточно важное. Если бы можно было расположить все промежуточные предковые формы в хронологическом порядке, оказалось бы, во-первых, что у большинства измеряемых параметров наблюдаемые изменения имели бы переходный характер. То есть если А — предок В, а В — предок С, то направление изменения, которое произошло при переходе от А к В, скорее всего оказалось бы таким же, как направление изменения, которое произошло при переходе от В к С. Во-вторых, число последовательных этапов, на протяжении которых наблюдается прогресс, скорее всего, оказалось бы довольно большим: ряд переходов продолжался бы намного дальше по алфавиту, чем А, В и С. В-третьих, инженер сказал бы, что технические характеристики на протяжении этой последовательности улучшились. В-четвертых, увеличилось бы число отдельных признаков, которые совместно улучшают эти технические характеристики. И наконец, такой прогресс действительно важен, потому что это ключ к ответу на вопрос Хойла. В порядке исключения будут наблюдаться и изменения в обратную сторону, например в ходе эволюции слепых пещерных рыб, у которых глаза дегенерируют, потому что не используются, а делать их дорого. И несомненно будут периоды застоя, когда нет вообще никакой эволюции, ни прогрессивной, ни регрессивной.

В заключение обсуждения этого вопроса отмечу, что Гулд не прав, говоря, что кажущийся эволюционный прогресс — это статистическая иллюзия. Видимость прогресса возникает не из-за изменений дисперсии, в порядке артефакта, как в случае с бейсболом. Конечно же, сложность, мозговитость и другие конкретные свойства, дорогие человеческому “я”, не обязательно должны прогрессивно возрастать в большинстве эволюционных ветвей — хотя было бы интересно, если бы это оказалось так: такие исследования, как те, что проводили Макши, Джерисон[260] и другие, не пустая трата времени. Но если дать прогрессу не столь шовинистическое определение, если позволить разным животным вносить собственные определения прогресса, мы обнаружим прогресс, в подлинно интересном смысле слова, почти повсюду.

Теперь важно подчеркнуть, что исходя из этих адаптационист-ских представлений (в отличие от представлений об “эволюции эволюционируемости”, о которых ниже пойдет речь), прогрессивной эволюции можно ожидать лишь во временных масштабах от малого до среднего. Коэволюционная гонка вооружений может продолжаться миллионы лет, но, вероятно, не сотни миллионов. В очень крупном временном масштабе падения астероидов и другие катастрофы останавливают эволюцию, и крупные таксоны и целые ветви адаптивной радиации гибнут. При этом возникают экологические пустоты, которые могут заполняться адаптивной радиацией других ветвей, направляемой новыми полигонами гонок вооружений. Те несколько гонок вооружений, которые происходили между хищными динозаврами и их жертвами, впоследствии повторились в виде ряда аналогичных гонок вооружений между хищными млекопитающими и их жертвами. Каждая из этих последовательных и отдельных гонок вооружений направляла ряды эволюционных изменений, которые были прогрессивными в моем смысле слова. Но на протяжении сотен миллионов лет не было никакого глобального прогресса, а была только “зубчатая” последовательность небольших шагов вперед, которые заканчивались вымираниями. И тем не менее восходящая фаза каждого “зубца” была по-настоящему и в значительной степени прогрессивной.

Есть некоторая ирония в том, что Гулд, такой красноречивый враг прогресса, заигрывает с идеей, что за очень большие промежутки времени меняется сама эволюция, но излагает он эту идею так сумбурно, что, несомненно, вводит многих читателей в заблуждение. Она полнее изложена в книге “Удивительная жизнь”, но пересказывается и в этой книге. По мнению Гулда, эволюция кембрийского периода была процессом иного рода, чем эволюция наших дней. Кембрий был периодом эволюционного “эксперимента”, эволюционных “проб и ошибок”, эволюционных “фальстартов”. Это был период “взрывных” изобретений, когда эволюция еще не стабилизировалась, превратившись в тот занудный процесс, который мы наблюдаем сегодня. Это были те урожайные годы, когда были изобретены все великие “фундаментальные планы строения”. В наши дни эволюция выполняет лишь кустарную работу со старыми планами строения. В то время, в кембрии, возникали новые типы и классы. А в наши дни получаются только новые виды!