Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз

Читатели из Англии, Вест-Индии, Австралии, Новой Зеландии, Индии, Пакистана, Шри-Ланки и англоговорящей Африки поняли бы все, но американцы, выдержав страницу-другую, справедливо запротестовали бы.

Одержимость Гулда бейсболом — черта безвредная и, в тех малых дозах, к которым мы до сих пор привыкли, даже довольно милая. Но высокомерное допущение, что можно поддерживать внимание читателей на протяжении шести глав сплошной трескотни о бейсболе, можно считать проявлением американского шовинизма (и к тому же, подозреваю, американского мужского шовинизма). От потакания своим увлечениям автора должны были удержать редактор и друзья еще до публикации — и, насколько мне известно, они пытались. Обычно Гулд так изыскан в своей космополитичной учтивости, так доброжелателен в своем остроумии, так ловок в своем владении стилем. В этой книге есть очаровательный в своей утонченности, но ничуть не претенциозный “Эпилог о человеческой культуре”, который я с благодарностью рекомендую любому читателю из любой страны. Он так хорошо умеет рассказывать о науке без профессионального жаргона, но и не разговаривая с читателем свысока, так предупредителен в своих суждениях, когда стоит разъяснить, а когда польстить читателю, оставив совсем немного недосказанным. Почему это достойное чутье изменяет ему, когда речь заходит о бейсболе?

Еще одна небольшая жалоба с другой стороны океана, на этот раз по поводу того, в чем доктор Гулд, конечно, не виноват: вы разрешите мне осудить растущую привычку издателей без нужды переименовывать книги, когда они пересекают Атлантику (в обоих направлениях)? Книги двух моих коллег (превосходные, и уже получившие хорошие названия) в ближайшее время грозят переименовать, соответственно, в “Грудь пеликана” и “Свечение рыбы-сребробрюшки” (что, хотел бы я знать, могло вдохновить такой полет неоригинального воображения?) Как написал мне один отбивающийся от издателей автор: “Изменение заглавия — это дело большое и важное, которое они могут сделать, оправдывая свои зарплаты, и для этого вовсе не обязательно читать книгу, поэтому им так и нравится это делать”. В случае с книгой, которой посвящена эта рецензия, если авторское название “Фулл-хаус” (Full House) годится для американского рынка, то почему нужно маскировать британское издание под “Великолепие жизни” (Life's Grandeur)? Или предполагается, что нас нужно защищать от карточного арго?[246]

Такие изменения названий в лучшем случае сбивают читателей с толку и запутывают наши списки цитируемой литературы. Данное конкретное изменение вдвойне прискорбно, потому что “Великолепие жизни” (название, а не книга) как будто специально сделано так, чтобы его путали с “Удивительной жизнью”, и разница названий никак не передает разницу содержания этих книг. Эти две книги не Траляля и Труляля, и несправедливо по отношению к автору называть их так, будто это именно тот случай. В общем, разрешите мне предложить авторам всех стран соединяться и отстаивать свое право называть собственные книги так, как хочется.

Но хватит придирок. Перейдем к эволюции. Прогрессивна ли она? Определение прогресса, которое дает Гулд, из тех, что продиктованы человеческим шовинизмом, и с таким определением совсем не сложно отрицать эволюционный прогресс. Я покажу, что если мы воспользуемся не столь антропоцентрическим, более биологически осмысленным, более “адаптационистским” определением, то прогрессивность эволюции окажется ее явным и важным свойством во временных масштабах от малого до среднего. В еще одном смысле эволюция, по-видимому, прогрессивна и в большом временном масштабе.

Предложенное Гулдом определение прогресса, рассчитанное на то, чтобы давать отрицательный ответ на вопрос, прогрессивна ли эволюция, таково:

тенденция жизни увеличивать анатомическую сложность, или ней-робиологическую запутанность, или размеры и гибкость поведенческого репертуара, или любой другой очевидный критерий, который можно выдумать (только честно и достаточно интроспективно подходя к своим мотивам), чтобы поместить Homo sapiens на вершину предполагаемой пирамиды.

Мое альтернативное, “адаптационистское” определение прогресса следующее. Прогресс — это

тенденция эволюционных ветвей накапливать усовершенствования адаптивной приспособленности к собственному образу жизни путем увеличения числа признаков, в совокупности образующих адаптивные комплексы.

К защите этого определения и к вытекающему из него ограниченно прогрессивистскому выводу я перейду позже.

Гулд, несомненно, прав в том, что человеческий шовинизм, как невысказанный мотив, проходит по очень многим работам об эволюции. Он нашел бы и лучшие примеры, если бы обратился к литературе по сравнительной психологии, которая набита снобистскими и просто глупыми фразами вроде “приматы ниже человека” (subhuman primates), “млекопитающие ниже приматов” (subprimate mammals) и “позвоночные ниже млекопитающих” (submammalian vertebrates), предполагающие бесспорное существование лестницы жизни, выстроенной так, чтобы мы самодовольно уселись на верхней ступени. Авторы, настроенные недостаточно критически, постоянно двигаются “вверх” и “вниз” по “эволюционной шкале” (имейте в виду, что на самом деле они при этом двигаются из стороны в сторону среди современных животных — нынешних веточек, разбросанных по древу жизни). Те, кто изучает сравнительную психологию, без зазрения совести задаются смехотворным вопросом: “Как далеко вниз в пределах животного мира простирается способность к обучению?” Первый том знаменитого курса зоологии беспозвоночных Либби Хайман озаглавлен “От простейших до гребневиков” (курсив мой), как будто типы животных распределены по какой-то шкале, такой, что все знают, какие группы находятся “между” простейшими и гребневиками. К сожалению, это и правда знают все, кто изучает зоологию: нас всех учили одному и тому же ни на чем не основанному мифу[247].

Все это очень плохо, и Гулд мог бы позволить себе подвергнуть этот миф и более суровой критике, чем та, какую он обращает против своих обычных мишеней. Я сделал бы это, исходя из логических оснований, но Гулд предпочитает эмпирические нападки. Он рассматривает реальный ход эволюции и пытается доказать, что весь кажущийся прогресс, который в нем можно усмотреть, представляет собой артефакт (как в случае со статистикой по бейсболу). Например, правило Копа об увеличении размеров тела вытекает из простой модели “маршрута пьяницы”. Распределение возможных размеров ограничено стенкой слева — минимальным размером. Если начать беспорядочное движение возле этой левой стенки, идти получится только вверх по распределению размеров. Среднему размеру волей-неволей придется увеличиваться, но это не предполагает направленной эволюционной тенденции к увеличению размеров.

Как убедительно доказывает Гулд, этот эффект осложняется человеческой склонностью придавать слишком большое значение появлению новшеств на геологической сцене. В учебниках подчеркивается прогрессия уровней организации в ходе биологической истории. С достижением каждого нового уровня возникает искушение забыть, что предшествующие уровни никуда не делись. Этой ошибке способствуют и иллюстраторы, которые изображают в качестве представителей каждой эпохи лишь новообразованные формы. До определенного момента эукариот не существует. Появление эукариот кажется более прогрессивным событием, чем оно было на самом деле, из-за того, что сохранившиеся полчища прокариот забывают изобразить. Такое же ложное впечатление передается нам с появлением на сцене каждого новшества: позвоночных, животных с крупным мозгом, и так далее. Любую эпоху можно назвать “веком таких-то организмов”, как будто эти организмы вытеснили героев прошлого “века”, а не просто присоединились к ним.

Гулд разъясняет все это в замечательном разделе, посвященном бактериям. Он напоминает нам, что на протяжении большей части истории наши предки были бактериями. Большинство организмов по-прежнему относятся к бактериям, и можно убедительно показать, что основная часть биомассы в настоящее время приходится на бактерий. Мы, эукариоты, крупные животные, животные с большим мозгом, представляем собой что-то вроде относительно новой бородавки на лице биосферы, которая в основном остается прокариотической. Что касается увеличения средних размеров (сложность, число клеток, размеры мозга) со времен “века бактерий”, то это могло произойти просто потому, что стена возможностей не позволяет пьянице двигаться ни в каком другом направлении. Джон Мейнард Смит признавал такую возможность, но сомневался в ней, когда в 1970 году обсуждал эту проблему[248].

Очевидное и неинтересное объяснение эволюции возрастающей сложности состоит в том, что первые организмы неизбежно были простыми... А раз первые организмы были простыми, значит, эволюционные изменения могли происходить только в направлении усложнения.