Contra Dei #2 - Коллектив Авторов

Если дурак не поймёт смысла такой демонстрации, то хотя бы уйдёт прочь. Разъяснение данного вопроса пошло у меня слишком серьёзным тоном, дабы побыстрее ввести в курс читателя, который не собирается хотя бы на время окунаться в атмосферу чань с головой. В самом же чань-буддизме буддохульство обычно проходило весьма весело.

Смех был своеобразным чаньским «антиритуалом». И распространялся он не только на священное, но и на обыденное, что, впрочем, самими чань-буддистами не разделялось. И не было предмета, застрахованного от осмеяния.

Не был чужд и чёрный юмор, в том числе и шутки с собственной смертью. Дэн Иньфэн подкараулил смерть, стоя на голове. Его сестра, тоже монахиня, находившаяся рядом, сказала: «Когда ты был жив, то всё время пренебрегал правилами и обычаями, и вот теперь, даже будучи мёртвым, нарушаешь общественный порядок».

Ничего святого нет. И кто-то уже, ухватившись за эту идею, требует стёба, например, над Сатаной, попрекая сатанистов в слишком серьёзном отношении к ключевым пунктам своего мировоззрения. Только если кого прикалывает жлобство на манер «Под знамёнами рогатой жопы», то, боюсь, он просто не увидит, когда смеюсь я.

Говоря о чань-буддизме, не стоит обходить стороной существование двух направлений, которые на Востоке называют тантрой и йогой. Чань-буддизм, как и даосизм, относится к тантрическому направлению. Оба этих понятия на слуху в изрядно профаническом толковании. Поэтому стоит пояснить, в чём между ними разница.

Строго говоря, разница существует только в поверхностном рассмотрении. При глубоком подходе она окажется всего лишь разницей этих поверхностных взглядов.[130] Но в данном случае нас интересует вопрос, что имеют в виду, когда называют чань тантрическим учением, и сходится он в этом с сатанизмом или отличается. Поэтому соблаговолим опуститься до поверхностного взгляда на этот вопрос.

В данном приближении йога — это «преодоление себя», тантра — следование своей природе». Даосский и чаньский термин «недеяние», который не очень приятно звучит для нашего уха, означает как раз не нарушение закона естественности, реализацию «своей природы».

В такой формулировке сатанизм, казалось бы, относится к йогическому направлению. Но всё оказывается несколько глубже.

Точка зрения тантры заключается в том, что не следует ставить цели в антагонизме к природе. Всегда следует учитывать материал, из которого лепишь. Нельзя добиться успеха с помощью насильственного исправления своей природы, с помощью преднамеренных усилий. Преодоление себя бывает успешно, только если оно заложено в природе, если стремление к развитию — приоритетный мотив. Одних их природа зовёт обратно на пальмы, других же — в чёрное небо. Чань-буддисты относятся к последней группе, к тем, в чьей природе заложено стремление к развитию. Сатанисты находятся там же.

Для большинства других тантра — яд, оправдывающий стремление развалиться в тёплой луже и пускать пузыри. Яд, надо сказать, очень для них вкусный. Видимо, именно поэтому у большинства тантра — это трахаться, завязавшись узлом, как учит Кама-Сутра.

Упускается одна важная особенность: связавшись с тантрой, нельзя быть снисходительным к себе. Как говорится в одном месте Дао Дэ Цзин: «Он [мудрец по версии даосизма] не борется с собой и потому достигает успеха. Не испытывает жалости к себе и потому может совершенствоваться». Йогическое усилие постоянно даёт течь. «Ураганный ветер не может дуть с утра до вечера. Буря с дождём не может продолжаться целыми днями», — Дао Дэ Цзин.

Ярким примером таких усилий может служить христианское подвижничество, борьба с грехом, с влиянием плоти, приводящая к наваждениям и заканчивающиеся «падением», лицемерием или совсем клиническими нарушениями психики.

Ввиду того, что с самого рождения на нас кто-то уже имеет свои виды и, исходя из них, навязывает нам некие правила, потом бывает непросто доверять «своей природе». Робость мешает критически подойти к ставшим привычными нормам и правилам приличия. Чтобы рассеять их, требуется усилие, преднамеренное усилие ради преодоления искусственных преград. Тут просматривается элемент йоги, но побуждается он врождённым стремлением к развитию и самореализации, находящимся в угнетённом состоянии за стеной из идеологического хлама.

Момент, когда этот этап, на котором используются йогические методы, а в сознании разворачиваются иногда очень даже острые конфликты, оказывается пройден, обычно запечатляется, как значительное событие внутреннего плана. Мы называем это, например, «осознанием себя сатанистом». У буддистов для этого есть термин «сатори», буквально означающий «просветление». Хотя описывается то и другое в совершенно разных словах, что, конечно, имеет культурную обусловленность, в главном моменте прослеживается общность. Это воспринимается как устранение внутренних препятствий, выход «на чистую воду», приобретение цельности. Буддологи, описывая сатори, испускают множество фраз, ласкающих сатанистское ухо: «отрицание всех привычных ценностей», «устранение затруднений интеллектуального, морального, ритуального и любого другого плана» и т. п. Присутствует здесь и мистический элемент: «множественность уступает место тождеству»…

Но всё-таки на данном этапе проявляется в полной мере специфика различных направлений. Чань-буддизм ориентирован на интуицию и чувствование, а гносеологической основой его, как и буддизма в целом, является субъективный идеализм. Это обуславливает эффекты подобного рода: «исчезает дискурсия, концептуализация и вербализация непосредственного чувственного опыта, разделение на субъект и объект» и т. п.

Здесь я сделаю небольшое личное отступление. Когда автор данного эссе ещё не дружил с собой и воспринимал в себе Тьму как нечто не вполне здоровое, он вошёл в чаньское русло, и чань стал его официальной идеологией (точнее сказать, одной из). Благодаря своей гибкости он почти нигде не жал. Что-то в его репертуаре можно было задвинуть, что-то доработать… Чань, как я уже говорил, вовсе не против такого отношения к себе. Именно так я себя и идентифицировал какое-то время. Увлечение «всякой чертовщиной» рассматривалось как частный интерес. Мизантропические проявления оправдывались «тяжёлым детством», выдавались за аристократическую спесь или вообще скрывались. Но когда случилось «сатори» (или нечто похожее), оно оказалось сатанинским «осознанием».

Интересен вопрос о том, считать ли буддизм религией. Если в качестве критерия взять наличие в системе богов или каких-либо сверхъестественных сущностей, то у основ своих буддизм просто игнорирует такие вопросы. Иногда даже встречается такой эпитет буддизма, как «атеистическая религия». Впрочем, основатель не засветился и с идеями, которые можно было бы назвать атеистическими. Только дальнейшие модификации буддизма, накрыв собой различные религиозные системы, воспроизвели в некоторой степени их форму. Однако уже ранний буддизм напоминал религию своей догматикой. Но это ни в коей мере не относится к чань, что, надеюсь, заметно из сказанного о нём выше.

Идеологии, распространённые в Китае до буддизма — даосизм, конфуцианство — также не являлись религиями в полном смысле этого слова. Они как бы накладывались на религиозные представления и взаимодействовали с ними. Религия как совершенно несносное явление опять же характерна для области распространения семитской монотеистической религиозной системы. До неё и без неё религия вполне может быть достаточно милым, интересным и ненавязчивым явлением.

Иногда религия даже не требует к себе серьёзного отношения со стороны образованных субъектов. Именно так обстояли дела и в Китае. Как отмечает Владимир Малявин, видный русский китаевед, имперские чиновники, прошедшие добротную конфуцианскую выучку, снисходительно относились к богобоязненному простонародью. Религию они считали чем-то вроде полезной иллюзии, нужной, чтобы воспитывать в тёмных мужичках законопослушание и доброе отношение к окружающим. Знаменитую фразу Вольтера: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать», — они сочли бы не образчиком салонного остроумия, а мудрым девизом государственной политики.

Вот что говорил один чиновник, Ван Хуэйцзы (XVIII в.), о том, как следует относиться к религиозным культам: «Боги сами по себе не божественны, но они воздействуют божественным образом на души тех, кто в них верит. Что ж плохого в том, коли чиновники будут исправлять нравы и обычаи народа, опираясь на веру людей в богов?»

Для даосов боги народной религии и фольклорная магия относились к сфере «позднего Неба», подлинные же божества «первичного Неба» были, по их представлениям, только масками бесформенного Хаоса. Служа по заказу молебен в храме локального божества, даосский священник в действительности не поклонялся ему, а укрощал его, включая его энергию во всеобъятную пустоту «тела Дао».