Закон девяток - Терри Гудкайнд

— Ладно, — сказал Генри. — Раз уж сейчас мы знаем, что мамочка в порядке, пойдем вернемся в палату. Скоро, кстати, лекарства принимать.

Алекс кивнул.

Поворачиваясь к выходу, он заметил, что неподалеку, на диванчике у стены, сидит еще кто-то. Какая-то девушка в джинсах и черной футболке. Больше всего вниманием Алекса завладели ее длинные светлые волосы.

Джекс.

Алекс замер. Вот сейчас он почувствовал, как внутри набухает некая эмоция, способная, пожалуй, прорвать границу сумеречного сознания… Увы, она была слишком далеко и не сумела выбраться из глухомани пустоты.

Джекс сидела в полном одиночестве. Руки безвольно свешивались по бокам. Карие глаза смотрели отрешенно. У Алекса мелькнула смутная мысль, что девушка до боли красива.

Заметив, что он остановился и уставился на Джекс, Генри ухмыльнулся.

— Ничего так цыпочка, а?

Впервые за все время молодой человек испытал в себе присутствие темного гнева.

— Хочешь поздороваться? — спросил санитар. — Валяй не стесняйся, раз уж пришел.

Алекс прошаркал к дивану и остановился напротив.

— Джекс?..

Она подняла лицо. Медленно мигнула.

В чудесных глазах сверкнула искра узнавания.

Искра слабенькая, еле пробивающаяся сквозь ватную толщу одурманивающих препаратов, но все же обмануться было невозможно.

Если Джекс его и узнала — а он в этом не сомневался, — девушка ничем не выдала себя, демонстрируя точно такое же равнодушие, как и его мать.

По-видимому, неспроста. Она не хотела навредить Алексу тем, что узнала его; старалась защитить, несмотря на собственное одурманенное состояние.

— Ну вот, — пожал плечами Генри, — похоже, ты ей неинтересен. — Он локтем пихнул юношу в бок, наклоняясь ближе. — Может, я ей больше глянулся, а? Ждет теперь встречи со мной, когда потушат свет… Как ты думаешь, ей понравится?

Сквозь туман бесчувственности до Алекса дошло, что Джекс в опасности. В нем вновь набух гнев, причем на этот раз гораздо ближе, плотнее и жестче, пусть даже по-прежнему не получалось себя с ним ассоциировать.

Ему удалось сымитировать обманное безразличие.

— Наверное…

Генри довольно хмыкнул.

— Ага. Может статься, ей хочется, чтобы ты рассказал нам про заставу? Как ты полагаешь? Ей будет приятно, если ты сделаешь, как мы тебе говорим?

— Да… — ответил Алекс бесцветным, отстраненным тоном, сознательно притворяясь тупым. Оказывается, дело-то несложное.

Генри развернул его к двери и толкнул в спину, понукая двигаться. Подволакивая ноги, Алекс подчинился, на ходу бросив косой взгляд на Джекс. Та сидела, не поворачивая головы, не шевеля руками, которые висели как плети.

Но глаза девушки украдкой следили за каждым его движением.

Алекс знал, в каком аду она сейчас пребывает. Знал в мельчайших деталях, коль скоро сам испытывал те же муки.

Если раньше молодой человек находился как бы в ступоре, то сейчас, семеня по коридору девятого этажа в мужское отделение, он специально разыгрывал оцепенение, потому что удалось кое-что припомнить.

Пусть и смутно, он начинал понимать, что нельзя сидеть сложа руки.

И еще одна мысль проявилась в сознании: никто не придет на помощь.

Надо действовать самому, или будет хуже. Генри успел объяснить это достаточно внятно. Мать тоже пострадает, но самая большая беда выпадет на долю Джекс.

Если Алекс хочет предотвратить такой поворот событий, он обязан что-то предпринять.

— Ну ладно, — заявил Генри, когда они наконец добрались до солярия мужского отделения. — Посиди тут и пораскинь мозгами, понял?

— Да… — отозвался Алекс.

Санитар подвел его к диванам, которые были расставлены вдоль стен. Алекс беспрекословно присел. Группа мужчин в другом конце комнаты смотрела телевизор. Алекс уставился в пол.

Услышав какой-то скрипучий звук, он поднял лицо и понял, что скрип исходит от башмаков с черными подошвами.

— Время перекусить, — сказал обрюзгший санитар, вкатывая тележку с бутербродами.

— Давай, Алекс, подкрепись, — приказал Генри.

Молодой человек молча кивнул.

— А пока суд да дело, подумай о разных разностях. Особенно над ответами, которые мы хотим услышать, потому что наше терпение на исходе. Ты меня понял?

Алекс вновь кивнул, не поднимая лица.

Генри сунул ему в руку бумажную тарелку с сандвичем, затем взял с тележки пластиковый стаканчик с питьем оранжевого цвета.

— На, держи. Еще поговорим.

И вновь молодой человек кивнул, не поднимая глаз. Следя за удаляющимся Генри, он отхлебнул из стаканчика, но глотать не стал, а просто держал ледяную жидкость во рту, пока мозг отчаянно пытался нащупать путь действий. Процесс напоминал попытку сдвинуть гору языком.

Алекс прожевал несколько кусков пресного сандвича, краем уха прислушиваясь к звукам телевизора, где шла какая-то викторина. Аудитория за кадром время от времени разражалась смехом. Следившие за телешоу больные никак на это не реагировали.

Алексу нужны были ответы.

Не чувствуя голода, он отложил тарелку. Посидел некоторое время, пялясь в пустоту и страдая от собственной неспособности ясно мыслить.

Единственный образ, более-менее четко стоявший перед глазами, относился к Джекс. Где-то внутри копошилась эмоция, чем-то с ней связанная.

Алекс наконец встал и самостоятельно побрел к себе в палату, упорно пытаясь нащупать решение, что и как делать. Увы, студенистый торазиновый туман слишком плотно обволакивал и без того зыбкие мысли, не давая им выкристаллизоваться в окончательные формы. Шаркая по коридору, молодой человек в какой уж по счету раз понял, что лекарства не дают ему придумать способ сопротивляться.

Из какого-то далекого угла приползло новое соображение. Что, если неспособность внятно мыслить не является главным препятствием? Что, если он концентрирует внимание на внешнем проявлении проблемы, а не смотрит в корень? Задача-то в том, чтобы устранить причину такой неспособности. Получается, надо убрать принципиального виновника: лекарства…

Добравшись до палаты, Алекс сел в кресло. Свет дня, сочившийся сквозь матированное оконное стекло, потихоньку померк. Донесся запах пищи — по коридору катили раздаточную тележку. По-видимому, больных здесь принято кормить в солярии. Когда в палату просунула голову одна из медсестер, Алекс молча кивнул.

Сидя под негромко гудевшими лампами дневного света, он упорно цеплялся за ядро решения: надо избавиться от лекарств, чтобы начать мыслить ясно. Если он хочет найти какой-то выход, первым делом требуется придумать, как не дать себя пичкать проклятыми препаратами. А уж после этого заработает голова.