Закон девяток - Терри Гудкайнд

В дверь мягко постучали. Створка приоткрылась, и кто-то просунул голову в щель, держа перед собой поднос.

— Доктор Хоффманн, я не помешала? Время давать лекарства.

— Нет-нет, заходите. На сегодня мы закончили.

К Алексу приблизилась женщина в белом. Поднос она держала опасливо, словно ожидала, что юноша опять выкинет что-то неожиданное; Алекс же мог только щуриться, пытаясь сфокусировать зрение.

— Пожалуй, на первое время ему потребуется помощь, — заметил доктор.

Женщина кивнула и поставила поднос на койку. Поднесла к губам юноши небольшой бумажный стаканчик. Алекс не знал, что делать. Все казалось таким незначительным… Положив руку ему на лоб, женщина запрокинула голову пациента и влила приторную жидкость в машинально распахнувшийся рот. Поддев подбородок Алекса пальцем, она заставила его сомкнуть губы.

— Глотаем. Вот так. Молодец.

Когда она убрала руку, у Алекса вновь безвольно отвисла нижняя челюсть.

— Ну ладно, Алекс, мне надо обход продолжать, — заявил доктор Хоффманн. — Через денек-другой я проведаю тебя снова. А пока что покой и только покой. Пусть лекарства делают свое дело.

Хоффманн еще раз похлопал его по колену, после чего удалился. В палате вновь потемнело, когда закрылась дверь.

Женщина в белом опрокинула в Алекса еще один стаканчик, только уже не с жидкостью, а с пилюлями, которые глухо стукнулись о зубы. Третий стаканчик оказался полон воды. Ему пришлось торопливо проглотить всю порцию, чтобы не захлебнуться.

— Отлично, — удовлетворенным тоном сказала женщина, обтирая мокрый подбородок Алекса салфеткой. — Скоро мы тебя поставим на ноги.

Ему хотелось только спать.

— Ага, — кивнула медсестра вслед собственным мыслям. — Скоро ты у нас запоешь соловьем.

31

Алекс в изнеможении сидел на койке, потратив все силы на одевание. Каждый день его заставляли одеваться самостоятельно. Не совсем понятно зачем, но выбора не оставалось.

Как и во всем остальном.

Ему не нравилось выполнять чужие приказы, однако для борьбы нужна сила воли, а ее-то и не было — не получалось придумать причину сопротивляться. Ясно одно: выбора нет. Алекс находился во власти чужих людей.

Сам факт неволи тоже не казался существенно важным. Какая разница в конце концов? Сидишь себе — и сиди.

Зато самым главным предметом для беспокойства была его неспособность связно мыслить, формулировать здравые суждения. Вот уж действительно непосильная задача. Алекс мог часами просиживать на краешке койки, тупо глядя в стену и силясь построить в голове хотя бы одиночное, коротенькое, незаконченное предложение. Постоянные неудачи оставляли после себя ощущение глухой пустоты, безысходности и тоски.

Алекс смутно понимал, что все дело в медпрепаратах; это они не позволяют сосредоточиться. Больше всего на свете ему хотелось выбраться из-под тяжкого отупляющего груза, но придумать способ, как это сделать, тоже не получалось.

Как-то раз когда он отвернулся от очередной горсти пилюль, заявив, что не желает их больше принимать, его пообещали привязать к койке ремнями и, если он не перестанет артачиться, начать вводить лекарства внутривенно.

Этого ему точно не хотелось. И еще он понимал, что не в силах бороться с угнетателями. После недвусмысленной угрозы Алекс вновь стал глотать препараты без возражений.

А ведь как хочется скинуть с себя темную обволакивающую массу, которая не дает нормально работать мыслям…

Возникало впечатление, что здесь он провел уже несколько дней. Точнее сообразить не удавалось, однако вряд ли речь шла о длительном сроке. Вроде бы еще раз заглядывал доктор, пытался о чем-то поговорить.

Если точнее, Хоффманн хотел разузнать о проблемах, о которых думал сам Алекс. Беда в том, что ни о чем думать не получалось. Тогда доктор поинтересовался, не руководят ли Алексом какие-нибудь голоса. Он спросил: какие, мол, голоса? Доктор ответил: к примеру, скажем, голос дьявола или даже людей из другого мира, которые преследуют больного, чего-то добиваются, нашептывают всякую всячину. При этом вопросе Алекс испытал чувство смутного беспокойства, но не мог взять в толк, о чем говорит врач.

Хоффманн затем ушел, добавив на прощание, что заглянет позднее и они вновь побеседуют, раз уж Алексу торопиться некуда и домой его отпустят далеко не сразу.

«Домой…» Вот он, его нынешний дом.

В подсознании что-то сверкнуло. Родной дом. Родная мать. Да, кажется, ему надо узнать, в порядке ли она…

Хотя лекарства подавляли любые эмоции, Алексу ежеминутно чудилось, что в этом месте небезопасно, а коли так, то и над матерью могла нависнуть какая-то угроза. Только что прикажете предпринять? Он был совершенно не в силах хоть как-то рассеять собственные страхи.

Распахнулась дверь, в палату скользнул кто-то очень рослый.

Узник приподнял голову и увидел забинтованную физиономию.

— Ну, как живется-можется, Алекс?

— Хорошо, — чисто механически ответил юноша и вновь уперся взглядом в пол.

— А мне нос починили. Говорят, все обойдется.

Алекс кивнул. Ему не нравилось, что вошедший человек нависает горой, однако что с этим делать, было непонятно.

— Знаешь, мне очень хотелось побыстрее вернуться к работе и узнать, как дела у пациентов. Всем известно, до какой степени я забочусь о своих подопечных.

Алекс кивнул. Этот вальяжный тон и вроде бы безобидные слова почему-то всколыхнули в нем вязкое ощущение тревоги.

— Наш уважаемый доктор сказал, что тебе пора выходить в люди. Так что отправимся сейчас в солярий. Пришло время учиться вести себя в обществе, если можно так выразиться. Тем более что отныне вокруг себя ты будешь видеть только эту компанию. Но перед выходом, так сказать, в свет я хочу, чтобы ты рассказал мне про заставу.

Алекс медленно мигнул, поднимая глаза на мужчину с забинтованным лицом.

— А?..

— Я говорю — застава. Давай-ка выкладывай.

— Я хочу… видеть мать…

— По маменьке соскучился?

— Я хочу видеть… что она в порядке…

В голове проскочило мужское имя. Генри.

Здоровяк вздохнул, затем фыркнул себе под нос.

— Ладно, прогуляемся. Посмотрим на твою мамашу. Может, оно и правильно: увидишь ее, успокоишься… Да с ней все путем, как обычно. А уж потом, Алекс, я тебе очень советую хорошенько подумать и начать отвечать на наши вопросы, ясно? Не то как бы с твоей мамулей чего не случилось ненароком.

— Я прошу… — Алексу удалось взглянуть вверх. — Не надо ее обижать…

Генри пригнулся ближе и растянул губы в улыбке.

— А уж это только от тебя зависит. Усекаешь?