Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

принуждению. Работа над романом шла со скрипом – Мамлеев признавался[323], что ему непривычно было создавать «реалистическое» произведение, в котором, пусть и под вымышленными именами, фигурируют жившие в действительности люди. Впрочем, со временем «Московский гамбит» станет одной из его любимых вещей и будет перечисляться через запятую с «Шатунами».

Сюжет «Московского гамбита», если это слово в данном случае применимо, можно пересказать следующим образом. На дворе – брежневский застой. В коммуналке на Патриарших прудах поэт Олег Сабуров и его друг Боря Берков пьют пиво и обсуждают некоего «алхимика», «тайного человека с Востока», который, как они подозревают, «владеет ключами от жизни и смерти». Поведал им о нем Саша Трепетов, их товарищ, вокруг которого умирают все, с кем он близко общается. Постепенно коммуналка, по сути тождественная книге, наполняется самыми разными гостями: богемными поэтами, художниками, коллекционерами, пьянствующими философами и философствующими пьяницами. Они разговаривают о бессмертии, пьют водку, поют песни про мертвецов и называют себя адожителями. Это целая армия эстетствующих полудемонов, которые предпочитают уменьшительно-ласкательные формы имен: Валя Муромцев, Верочка Тимофеева, Леня Терехов, Глебушка Луканов, Веничка Дорофеев, Тоня Ларионова – и даже самый внимательный читатель вскоре перестанет отличать их друг от друга.

Тем временем в больнице от неизвестной болезни умирает друг адожителей – молодой художник Максим Радов. Одни герои навещают его, другие снуют по салонам и пивным, продолжая свои малопонятные беседы, пытаются договориться о полулегальной квартирной выставке. Самые странные хлопоты – у писателя Вали Муромцева. Он ходит по городу и бесконечно перепрятывает свои рукописи, чтобы те, кому не следует, не прочитали его рассказы и сказки о гробах. Но больше всего героев «Гамбита» и читателя вместе с ними озадачивает Саша Трепетов, требующий написать сочинение на тему «Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь».

Писатель Дорофеев теряет рукопись, поэт Терехов впутывается в «какое-то политическое дело», исчезает Трепетов, исчезает Радов, адожители бредят о Богореализации, искусстве и России. Муромцев приходит к выводу: «Подлинно великое искусство – при жуткой ситуации двадцатого века – может существовать только в подполье! Мы должны целовать властям руки за то, что они нас не печатают»[324]. В Москве начинается утро.

Неудивительно, что на Западе этот роман, или, скорее, антироман, Мамлееву издать не удалось и даже лояльные ему публикаторы попросту ничего не поняли. Этому равнодушию Юрий Витальевич нашел такое объяснение:

Прочитав «Московский гамбит», она [университетская коллега Мамлеева] заявила, что это произведение абсолютно не годится для публикации не только в Соединенных Штатах, но и вообще на Западе. Я был в высшей степени удивлен:

– Почему?!

– Потому что таких людей, которых вы описали в своем, как вы говорите, реалистическом романе, не бывает и быть не может. Я бы назвала ваш роман скорее фантастическим. <…>

Я тщательно воплощал на бумаге своих живых героев, людей, которых знал лично, моих друзей, описывал реальные жизненные ситуации – и что же? Выяснилось, что в хрупкие рамки американского восприятия эти герои не вписывались – оно было способно лишь наделить их статусом фантастичности. А ведь это были настоящие русские люди из плоти и крови, которые пели песни и читали стихи, пили водку и «плакали под забором», а не только витали в небесах. И меня несказанно обрадовал тот неожиданный факт, что обычные люди (хотя, конечно, обычные для нас), причем мои друзья, кажутся здесь, в Америке, фантастическими существами. Меня даже обуяла гордость – вот, оказывается, какие мы на самом деле! Мы были здесь инопланетянами[325].

Сохраняя за Юрием Витальевичем право на некоторое лукавство, осмелюсь предположить, что все было несколько сложнее. Естественно, после «Шатунов» от Мамлеева ожидали чего-то столь же «диссидентского», видимо, не подозревая, что никаким диссидентом в привычном смысле этого слова он не был. Но и одними идеологическими причинами неприятие «Гамбита» западной (и не только) публикой не ограничивается.

В «Московском гамбите» соблюдены все формальные признаки романа, но в виде совершенно гипертрофированном и как будто вывернутом наизнанку. Здесь есть пресловутая полифония – персонажей даже слишком много, а за их разноголосицей практически невозможно уследить. Здесь есть тайна, Человек с Востока, и загадка Александра Трепетова – но ни то, ни другое не находит ответа, удовлетворяющего читателя. Есть в «Московском гамбите» и мелодрама (болезнь Максима Радова), элементы плутовского романа (приключения рукописей Муромцева и Дорофеева), но все эти сюжетные линии начинаются лишь для того, чтобы не оборваться, но раствориться в нарративе. Даже бесконечные и кажущиеся бесцельными передвижения персонажей, которые могли бы маркировать роман как модернистский или абсурдистский, в итоге устремлены к вполне конкретным целям, пусть и тривиальным: они стремятся попасть в пивную или посмотреть картины в салоне.

Конечно, все это в той или иной степени уже присутствовало в «Шатунах», но дебютный роман Мамлеева, как это ни странно, оказывается более дружелюбным или, если угодно, снисходительным к читателю, нежели «Московский гамбит». В «Шатунах» вязко-рваная форма продиктована их «чудовищным», нездешним содержанием, а читателя уверенно затягивают в болото текста всевозможные аффекты, будь то ужас, шок или хохот. «Гамбит» же, если читать его как традиционный роман, напоминает «Шатунов», из которых высосали кровь, гной и жир, оставив только перемолотый скелет.

Быть может, стоит читать его как мемуарную прозу? Это уже более плодотворная стратегия, но и в этом случае «Московский гамбит» отказывается работать в привычных регистрах. Во-первых, как Валя Муровцев с неизвестной целью перемещает свои рукописи по Москве, так и Мамлеев постоянно смещает реальность в сторону фантазии, причем с не самыми понятными целями. Например, в первой главе приводится точный адрес, по которому расположена коммуналка адожителей: Спиридоньевский переулок, дом 3. В реальности мамлеевский кружок собирался в доме № 3 по Южинскому переулку (ныне Большой Палашевский) – это в пяти минутах ходьбы от адреса, указанного в книге. Действие «Гамбита» разворачивается, если верить рассказчику, в 197… году. Однако в реальности барак, в котором собирался мамлеевский кружок, был снесен в конце 60-х. Таким образом, уже с первой страницы правила «Московского гамбита» становятся более-менее понятными: это книга документальная, но прочитать ее как документ может лишь тот, кто уже знает все, что в этом документе изложено. Постороннему же остается догадываться об истинном содержании романа: читателю отводится роль туповатого милиционера, а то и чекиста, изучающего рукопись на предмет антисоветчины. Роль, пожалуй, не самая приятная, а ее осознание способно вызвать тревогу не меньшую, чем штудирование тех же «Шатунов».

По мере погружения в текст это неуютное чувство лишь усиливается, когда читатель знакомится с целым войском адожителей. Обычный