И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Когда я завела машину, загорелась лампочка «проверьте масло». Я пошла на станцию пешком.
На платформе я получила сообщение от Ингрид. Прочитала его – и у меня не возникло инстинктивного желания зашвырнуть куда-нибудь телефон или раздавить его о землю пяткой. Я села в поезд, не зная, куда именно в Лондоне я еду.
Усевшись, я приставила сумку к окну и легла на нее головой. Кто-то нацарапал на стекле слово «Разрушенн». Я заснула, гадая, почему он выбрал это слово, почему написал его именно так и где он сейчас.
Когда я открыла глаза, поезд подходил к Паддингтону.
В сообщении сестры говорилось: «Хотела рассказать по телефону. У меня будет еще ребенок. Прости х 100000000».
Я купила билет на метро до Хокстона – там я была год назад, когда Ингрид решила сделать татуировку с именами своих сыновей на внутренней стороне запястья у какого-то парня, которого нашла в интернете. Она сказала, что у него сто тысяч подписчиков.
Студия не принимает посетителей без записи, сказала девушка на стойке регистрации, поигрывая пирсингом в септуме.
– Но у него сейчас перерыв пять минут, и он сможет сделать вам что-то маленькое, то есть не такое, – намекая на свои обнаженные ключицы с узором из листьев и лоз. Я сказала, что это очень впечатляюще.
– Да, знаю. Можете подождать там, если хотите.
Я сделала вид, что изучаю меню с ужасающими вариантами эскизов на стене, пока татуировщик с подписчиками не подошел и не провел меня через заднюю дверь, направив к откидывающемуся креслу, и пристроился рядом со мной на табурете. Я показала ему фото на телефоне. Сказала:
– Не раскрашивать. Просто контур. Как можно меньше.
Он взял телефон и увеличил картинку.
– Что это?
Я сказала, что это карта погоды на Гебридских островах. Я хотела, чтобы она была на моей руке, все равно где.
Он сказал «круто», взял меня за руку и потер большим пальцем мою прекрасную морщинистую сорокалетнюю кожу.
– Да, думаю, чуть ниже ногтя.
Он отпустил мою руку и потянул к себе тележку, доставая какие-то штуки из маленьких ящиков.
– Вы родом оттуда или что?
Я сказала «нет», а затем секунду помолчала, не зная, стоит ли рассказывать ему. Я хотела, но опасалась, что сперва это будет непонятно, а потом быстро надоест – как пересказ сна, инсайт во время терапии или описание свадебного платья.
Потом я вспомнила, что теперь мне на все плевать. Он снова взял меня за руку и протер ладонь ваткой со спиртом. Я сказала:
– Погода там, как правило, состоит из циклонов, проливных штормов и ураганов, непредсказуемых и разрушительных, что, я полагаю, мешает нормальной жизни. Вот как я себя чувствую. У меня ____________________.
Он повернулся, бросил ватку в мусорное ведро и сказал:
– А у кого его сейчас нет, милая?
Это было так бессмысленно и казалось величайшей добротой – что этот мужчина с татуировками распятия, змеи, увядшей розы и окровавленного ножа на шее, и именем Лорна, которое, исходя из даты рождения под ним, возможно, принадлежало его матери, был настолько не впечатлен моим откровением, что не поднял глаз и не спросил меня ни о чем, пока не закончил рисовать ручкой на моем большом пальце.
– Но сейчас вы в порядке, да? Вы не похожи на сумасшедшую.
– Да, теперь я в порядке.
– Так почему вы все еще хотите, чтобы ваша погода осталась на вас?
– Думаю, – сказала я, – как напоминание. Я кое-что потеряла.
Он готовился начать. Острие иглы было у моей кожи, но он убрал ее и встретился со мной взглядом, когда сказал:
– Например, что? Друзей?
Я открыла рот и сказала:
– Нет, когда…
…когда я была подростком, врач дал мне какие-то таблетки и сказал, чтобы я не беременела. Следующий врач дал мне другие таблетки, но сказал то же самое. Еще один врач, потом еще один и еще ставили диагнозы, прописывали что-то и настаивали на том, что их предшественник был не прав, но неизменно предостерегали от беременности. Я принимала все, что они мне давали, представляя, как таблетки растворяются в моем желудке, и то, что было внутри их, распространяется по моему телу, как черная краска или яд, делая его токсичным для эмбриона, которого мне неоднократно и настойчиво запрещали зачинать.
Мне было семнадцать, девятнадцать и двадцать два, и я все еще была ребенком, который не думал, что врачи могут ошибаться, или не подозревал, что они могут предостерегать меня от беременности не потому, что лекарства опасны, а потому, что в их сознании опасна я. Для себя, для ребенка, для родителей, для их собственных превосходных и безупречных профессиональных послужных списков. Ни одного незапланированного ребенка, родившегося у психически больной девочки, не в их смену.
Так что я делала как мне сказали, и я предпринимала все возможное, чтобы не забеременеть, и я никогда не переставала бояться, пока не встретила Джонатана. Ненадолго рядом с ним мне было позволено думать, что я другой человек. Если бы я прекратила все принимать, у меня мог быть ребенок.
Но я не могла прекратить. Мое тело не могло жить без текущей сквозь него черной краски. А потом Джонатан увидел, кто я – что я «с наклонностями», и сказал: «Слава богу». И я сказала: «Да, слава богу, что я не успела забеременеть».
Потому что, даже если бы во мне выжил младенец и даже если бы он родился и я смогла бы позаботиться о его теле, однажды в его мозгу взорвалась бы маленькая бомба и вся боль и печаль, которые он испытывал бы с тех пор, перешли бы к нему от меня, и вина за то, что я ему передала, заставила бы меня ненавидеть его, как моя мать ненавидела меня. Я приняла это.
Библейская генеалогия.
Печальная мать с побережья породила Силию.
Силия породила Марту.
Марта не должна никого породить.
А потом один врач сказал, что я все неправильно поняла. Роберт сказал: «____________________ – это не причина отказываться от материнства». У него много пациенток, которые являются матерями. Они справляются очень хорошо. Он не сомневается, что я буду прекрасной матерью. Если это то, чего я хочу.
Слушая его на грязной платформе, я поняла: то, во что я всегда верила, было умозаключением больного ребенка. А когда я повзрослела, мне так и не пришло в голову усомниться.
