И в горе, и в радости - Мег Мэйсон

ему в лицо, или недоверие, или расстройство, потому что он понял, что это правда. Он лишь сказал: «Марта, Марта», когда я протиснулась мимо него и ушла, слишком сильно хлопнув дверью. То, что я не рассказала Патрику, до сих пор не казалось мне неправильным. Не заставляло чувствовать себя виноватой. Но я шла на станцию с тяжестью осуждения и ненавидела мать за него тоже.

* * *

Когда поезд выехал из туннеля на наземный участок, у меня в сумке зазвонил телефон. Я ответила, и администратор Роберта сказала, что доктор хотел бы поговорить со мной, если я буду так любезна.

Я подождала, слушая нервирующий отрывок из «Мессии» Генделя, пока не раздался щелчок, а затем Роберт сказал: «Здравствуйте, Марта». Он надеялся, что не застал меня в неподходящий момент, но сегодня утром, просматривая записи, он понял, что не задал мне один из стандартных вопросов, прежде чем выписать рецепт, – это была оплошность, за которую он очень извиняется, хотя и не опасная в данном случае.

Поезд подходил к следующей станции, и я едва могла расслышать его сквозь записанное объявление. Я извинилась и спросила, может ли он повторить.

Он сказал «конечно».

– Вы не беременны и не пытаетесь забеременеть? Я забыл спросить во время нашей встречи.

Я сказала «нет».

Роберт сказал «чудесно» и заверил, что никаких изменений в отношении лекарства не требуется, ему просто нужно было уточнить это для себя и теперь он может оставить меня в покое.

Сквозь громкий писк дверей я сказала:

– Извините. Быстрый вопрос – а это имело бы значение, если бы я была беременна?

Он сказал «прошу прощения».

В вагон запоздало пыталась заскочить группа подростков. Один вломился в двери и держал их открытыми, в то время как другие подныривали под его руками. Я не осознавала, что встала со своего места, но услышала, как он назвал меня сукой, когда я оттолкнула его с дороги, чтобы выйти.

На платформе я снова спросила Роберта, имеет ли значение, если бы я была беременна, принимая это лекарство.

– Ни в коей мере, нет.

Поезд рванул прочь, и в наступившей полной тишине я услышала, как он сказал:

– Любое лекарство из этой категории и, конечно, те варианты, которые вам прописывали в прошлом, совершенно безопасны.

Я спросила его, не против ли он подождать, пока я найду, где присесть. Вместо этого я наклонилась над урной и сплюнула в нее, держа телефон как можно дальше. Ничего не вышло, хотя в глотке возникло густое тошнотворное чувство.

Роберт спросил, в порядке ли я. Рядом с урной стоял ряд сидений. Я хотела сесть, но промахнулось мимо края и упала на копчик. Платформа опустела. Я осталась сидеть на грязной земле.

– Нет. Простите. Я в порядке.

– Хорошо. Но если в будущем вы задумаетесь об этом, уверяю вас, это совершенно безопасно для матери и ребенка. Как до, так и после родов. Таким образом, если это лекарство подействует и вы решите забеременеть, вам не нужно будет прекращать его прием.

Это было похоже на сон, где ты пытаешься встать, но не можешь, тебе нужно от чего-то убежать, но ноги не двигаются.

Я попыталась ответить ему, но слов не было. Через некоторое время Роберт спросил:

– Вы еще там?

Я сказала, что не хочу ребенка.

– Я была бы плохой матерью.

Не помню, с чего начался его ответ, помню лишь то, что он закончился словами:

– Если это убеждение связано с ощущением, что вы, возможно, неуравновешенны или можете представлять некоторый риск для ребенка, я просто скажу, что ____________________ не лишает вас права иметь детей. У меня много пациенток, которые являются матерями и чувствуют себя очень хорошо. Не сомневаюсь, что вы были бы прекрасной матерью, если бы захотели. На самом деле ____________________ – это не повод отказываться от материнства.

Я сказала, что ничего хуже мне в голову и прийти не может, и весело рассмеялась, а моя рука сжалась в кулак. Я ударила себя по голове. Вышло недостаточно больно. Я сделала это снова. Где-то за левым глазом мелькнула белая искра.

Роберт сказал «конечно, конечно».

– Обращайтесь, если когда-нибудь передумаете.

Приближался другой поезд. Я наблюдала, как он движется ко мне. Минуту спустя я уже стояла в переполненном вагоне, глядя в никуда, позволяя себе раскачиваться взад-вперед, пока он трясся по рельсам и прорывался сквозь кромешную тьму туннеля.

* * *

Перед Домом Представительского Класса была припаркована машина из аэропорта. Патрик стоял у открытого багажника, пытаясь помочь шоферу засунуть в него чемодан.

Он увидел меня и позволил водителю забрать его, а затем побежал ко мне с непривычно раздраженным видом.

– Я думал, что не увижу тебя перед отъездом. Ты видела, что я тебе звонил?

Я сказала «нет» и придумала какую-то причину, почему нет, но внимание Патрика переключилось на то, что он только что заметил у меня на виске.

– Что случилось с твоим лицом?

– Не знаю.

Он потянулся, чтобы коснуться меня. Я оттолкнула его руку и засмеялась.

– Марта, что происходит? – в отчаянии спросил он. – Ради всего святого, – что заставило меня рассмеяться еще сильнее.

– Прекрати. Марта, серьезно. Остановись. С меня хватит.

– Чего именно? Меня?

– Нет. Черт.

Это тоже было очень смешно.

Тогда он рассердился и сказал:

– Я уезжаю, мы не увидимся две недели. Почему ты не можешь просто вести себя нормально?

И тут меня затрясло от смеха. Я ответила:

– Не знаю, Патрик. Не знаю! А ты знаешь? Я вот не знаю. Это загадка. Полнейшая тайна!

И ушла в дом – наш разговор освободил во мне достаточно места, чтобы с этого момента я могла ненавидеть и мать и мужа одновременно. Намеренно и ненамеренно они оба разрушили мою жизнь.

Той ночью я приняла розовую таблетку, хотя, по большому счету, уже не имело значения, поправлюсь ли я.

Патрика не было десять дней. Он писал. Я ничего не отвечала, только сообщила, что собираюсь остаться с Ингрид на неделю, на что он сказал: «Хорошо, развлекайтесь».

Ей я сказала, что приеду на несколько дней. Я сказала, чтобы помочь. И хотя в это было невозможно поверить, она слишком отчаянно нуждалась в помощи, чтобы задавать лишние вопросы. И она постоянно уставала, часто плакала из-за детей либо кричала на Хэмиша. Дом был неопрятным и всегда шумным из-за бытовой техники и телевизора, целыми днями заходили и уходили ее подруги и их дети, по ночам стоял плач и хлопали двери, а я была совершенно невидима. Даже когда