След грифона - Сергей Максимов

– А вы что отмалчиваетесь? – обратился Корнилов к остальным трем генералам.

– Я разделяю позицию Антона Ивановича, – сказал генерал Александр Сергеевич Лукомский.

Он и внешне был похож с Деникиным. Он тоже был склонен к полноте, которая лишала его резкости и порывистости, отмечавшей худощавого Корнилова. Лукомский, так же как Деникин, принадлежал к той части генералитета, которую принято называть военной интеллигенцией.

Два молодцеватых красавца генерала Романовский и Марков, к тому же и по годам младше Деникина, Лукомского и Корнилова, переглянулись. Тридцатисемилетний Марков сказал:

– Я все больше утверждаюсь во мнении, что судьба опять нам подает руку. Если мы ее отвергнем – она потащит нас за волосы. Так уже случалось.

Герой обороны Порт-Артура Романовский поддержал Маркова:

– Я за скорейшее выступление на Дон. Над нами как проклятие до сих пор висело это словосочетание – «обрушение фронта». Как явствует из письма генерала Степанова, Крыленко едет сюда с целью этот фронт именно обрушить. И помешать ему сейчас никто не сможет. Большевики будут отрабатывать деньги, полученные он немцев.

Нужно сказать, что все присутствующие доподлинно знали историю с возвращением Ленина в Россию из Германии в пломбированном вагоне. Также знали до деталей схему финансирования большевиков. Знали, какие немалые средства текли сначала через немецкие, затем через другие банки в Россию на нужды революции.

– Господи, неужели наш солдат до такой степени равнодушен к судьбе Отечества, что пойдет за большевиками? – риторически спросил Лукомский.

– Александр Сергеевич, трагедия в том, что петроградский гарнизон и русские солдаты – это не одно и то же. Они и летом столь единодушно выступили против нас только потому, что не хотели отправляться на фронт, трясясь за свою шкуру, – необычно длинной для него фразой обратился к Лукомскому Корнилов. – Ну что вы на меня так смотрите, полковник? – переметнулся он к Суровцеву. – Хотите что-то сказать? Так говорите, черт вас побери! Желаете говорить?

– Никак нет, ваше превосходительство. Разрешите идти? – встав из-за стола, спросил Суровцев.

– Нет уж, останьтесь. Я понимаю причину ваших выразительных взглядов в мою сторону. Но да будет вам известно, что в военную ложу я вступил с рекомендации вашего непосредственного начальника генерала Степанова. Я думаю, и он, желая как можно больше знать о планах наших гражданских масонов, переоценил себя. Как, впрочем, и все мы. Первым это понял Крымов. Александр Михайлович потому и застрелился, что осознал невозможность совмещать присягу царю и Отечеству с масонской клятвой.

– Да, положительно нам сейчас недостает Крымова, – желая выручить Корнилова и увести разговор от неприятной для него темы, заговорил Деникин.

Корнилов понял Деникина, но прямой и сильный его характер противился сочувствию и поддержке, от кого бы она ни исходила.

– И я, и генерал Алексеев вышли из военной ложи. Мы подверглись «радиации». Вы, вероятно, это знаете. Вы до последней минуты были рядом с Крымовым и, надо полагать, слышали от него достаточно такого, что оглашать не желаете, – продолжал говорить Корнилов, глядя на Суровцева. – Или вам известно то, что скрыто от присутствующих?

– Так точно, ваше превосходительство, – ответил Суровцев. Сам же взглянул на Романовского. Он не располагал сведениями о том, является ли Иван Павлович Романовский членом военной ложи, но знал о членстве в тайном обществе некоторых людей, близких к нему. Романовский не отвел взгляда, но это ни о чем не могло свидетельствовать. Так или иначе 5 апреля 1920 года он погибнет от рук члена тайной монархической организации поручика М. А. Харузина, абсолютно уверенного, что Иван Павлович Романовский – масон и главный виновник поражений Вооруженных сил Юга России. Но о его гибели было суждено узнать не всем участникам совещания. Трагическая судьба генералов с этого дня была предрешена.

– Говорите, я приказываю, – не на шутку разошелся Лавр Георгиевич.

– Вы только что изволили сетовать на качественный состав столичного гарнизона. Александр Михайлович Крымов объяснил мне причину такого положения дел, – спокойно докладывал Мирк-Суровцев. – Я был поражен, когда узнал, что в течение целого года части, расположенные в столице, не отправлялись на фронт с той единственной целью, чтоб поддержать антиправительственный заговор силой оружия. Виновниками такого положения в столице, в его наводнении неблагонадежными частями Крымов называл генералов Алексеева и Гурко и всю военную ложу. Винил он и себя.

– Бог нам судья. Все мы сильны задним умом. Но сейчас я убежден в том, что нужно действовать, – подвел черту под разговором Лавр Георгиевич. – Кроваво-красному знамени революции мы просто обязаны противопоставить белое знамя очищения от всякой скверны, заполонившей страну.

В дверь кельи-камеры постучали. Взгляды присутствующих тревожно обратились ко входу.

– Ну вот, – тихо произнес Марков. – По-моему, это и пришла судьба, чтоб тащить нас за волосы.

– Войдите, – решительно сказал Корнилов.

На пороге возник полковник Генерального штаба Кусонский. Суровцев виделся с ним сегодня утром в ставке. Они обсуждали секретные донесения агентов. О предстоящей поездке в Быхов Кусонский не упоминал. Вид у полковника был встревоженный. Шинель и фуражка промокли от дождя. Концы башлыка, точно грязные осенние лопухи, лежали на погонах.

– Через четыре часа Крыленко приедет в Могилев, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов, – без обиняков выпалил полковник.

– Что ж, свершилось, – перекрестился Корнилов. – Голубчик, – обратился он к Мирку-Суровцеву, – разбудите подполковника Эргардта и позовите его сюда вместе с комендантом.

– Слушаюсь!

– И не сердитесь на меня за резкость, – напутствовал вспыльчивый, но отходчивый Корнилов. – Вы же знаете, как я вас ценю и по-отечески люблю.

Мирк-Суровцев разбудил коменданта тюрьмы и подполковника Текинского полка Эргардта.

– Что, Сережа? Да-да, – сонно бормотал Эргардт, который спал не раздеваясь, – сейчас иду, только умоюсь.

Когда они вошли в келью Корнилова, тот уже отдавал приказание коменданту:

– Немедленно освободите генералов.

Увидев вошедшего Эргардта, Корнилов уже приказывал ему:

– Текинцам изготовиться к выступлению к двенадцати часам ночи. Я иду с полком.

Суровцев протянул коменданту запечатанный сургучом пакет.

– Что это? – спросил Корнилов.

– Как было условлено, я сфабриковал поддельные приказы следственной комиссии Шабловского об освобождении пяти генералов.

– Это вам, – передавая пакет коменданту, сказал Корнилов, – на тот случай, если вас начнут спрашивать, на основании чего вы действовали, освобождая нас. А также для того, чтоб не подводить солдат Георгиевского батальона. У вас что-то еще? – обратился Лавр Георгиевич к Мирку.

– Маршруты движения. А также документы для всех, кто едет на Дон нелегально, – ответил офицер и выложил на стол из служебного портфеля несколько запечатанных пакетов.

– Благодарю вас, голубчик. Что еще?

– Ваше превосходительство, мне необходимо выехать в Могилев. Нужно свернуть всю конспиративную деятельность. Оставить инструкции. На Дон я буду пробираться после посещения столицы.

– Автомобиль ждет меня. Так что охотно возьму вас с собой, полковник, – вмешался в разговор Кусонский, так и не снявший мокрой от дождя шинели.

– Ну что ж, с Богом! – подвел черту под разговором Корнилов.

Суровцев тепло попрощался с генералами. Все по очереди его обнимали, жали руку.

– Ждем вас в Новочеркасске, – последним из генералов, заключая Суровцева в объятия, сказал Марков.

– Храни вас Бог, – отвечал полковник, в солдатской гимнастерке, без орденов и аксельбанта и непохожий-то на полковника из-за молодых своих лет.

В этот день, 20 ноября 1917, года Суровцев увидел предательство во всей своей отвратительной и неприкрытой сути, он понял душой и телом характер Гражданской войны – войны на полное уничтожение. Войны, которая напрочь отвергала всякое перемирие и милосердие к побежденным врагам.

Поезд из Петрограда опоздал на несколько часов. Встречать эшелон с Крыленко последний законный главнокомандующий русской армии Николай Николаевич Духонин вышел один. Не желая рисковать жизнями адъютанта и личного конвоя, он стоял один на перроне Могилевского вокзала, окруженный толпой агрессивно настроенных солдат. Бежал в Киев верховный комиссар Станкевич. Где-то в городе укрылся генерал-квартирмейстер Дитерихс, который, если верить тому же Станкевичу, и уговорил Духонина остаться в Ставке.