След грифона - Сергей Максимов

Никодим закрыл смотровое окошечко в двери камеры и оставил до поздней ночи Суровцева один на один с этим известием. Мысли заключенного носились по кругу, порождая еще большую неопределенность собственной судьбы. Но трагическую глубину происходящих событий он оценивал более трезво, чем абсолютное большинство людей в стране. Не многие могли похвастать таким пониманием. В том, что немцы напали внезапно, он даже не сомневался. Как не сомневался и в том, что подготовились они к войне лучше. Однако, он это знал, в действиях немцев всегда присутствовала нахрапистость, которая им мешала. К длительной войне они, по своему обыкновению, не готовятся. Ресурсы Германии и России несопоставимы. Сейчас вопрос только в том, сможет ли Красная армия оказать достойный отпор в первые дни войны. Как человек военный он знал и понимал еще одну вещь, которую не понимали и не могли понять нынешние советские военачальники. Немецкая армия, как и победоносная армия маленькой Финляндии, сохранила историческую преемственность военных традиций, которую большевики прервали. А без этой связи трудно будет победить в развернувшейся войне. И еще он считал, что появление фашизма в Германии было бы невозможно без победы большевиков в России. В начавшейся войне он видел кару Божью как своей стране, так и всем силам в мире, вольно и невольно потакавшим русской революции.

Он обругал себя последними словами. Ему о своей судьбе нужно думать. А то, что она в ближайшее время должна решиться, он, конечно же, осознавал, но ничего поделать с собой не мог. К тому же и его судьба вполне объяснимо зависела от положения на фронте. Он продолжал думать о возможных вариантах развития событий в стране и в армии. На воображаемой карте театра военных действий он проводил линии боевых передвижений воюющих сторон. Не располагая достаточной информацией о действиях противника, не представляя состояния нашей армии, он прогнозировал ход будущих сражений. Предположения его были страшными, но они, как потом ему стало известно, оказались верными.

Он знал и понимал то, что не хотели и не могли понять даже многие военачальники Красной армии. Уровень боеспособности Вооруженных сил сознательно не поднимался выше очерченного Сталиным предела. Профессиональная армия в мирное время таит в себе угрозу переворота. При той обстановке, которая сложилась после Гражданской войны, допустить создание такой армии большевики не могли. Как генштабист, Суровцев еще в двадцатые годы понял, что обучение военному делу переместилось из самой армии в мирную систему образования. Школьные курсы начальной военной подготовки и так называемые оборонные общества охватывали своей работой миллионы молодых людей, но само оружие находилось только в армии. Вот этим выпускникам авиационных школ и авиаклубов, юным радистам, трактористам, «ворошиловским стрелкам» и предстояло стать кадровой армией в случае войны. Именно они сядут за штурвалы боевых самолетов, за рычаги танков и в цепях героической русской пехоты заставят мир вспомнить о русской армии.

В стенах комплекса зданий на Лубянской площади царило смятение. Но паники здесь не было. В общих чертах всем было понятно, чем придется заниматься в ближайшее время. Лучшая часть личного состава рвалась на фронт в составе дивизий и отдельных полков НКВД, которые с началом войны, как когда-то предполагал Павел Анатольевич Судоплатов, десятками и сотнями переподчинялись Генеральному штабу. Позже, пройдя всю войну до Победы в составе этих частей, их солдаты и командиры болезненно воспринимали свою былую ведомственную принадлежность, которая потерялась под новой нумерацией частей и их почетными наименованиями, присвоенными в боях. Приказом из Москвы особые отделы военных округов реорганизовывались в особые отделы фронтов. Там же при них воссоздавались изобретенные еще в Гражданскую войну заградительные отряды. В чисто военное понятие «устойчивость частей» органы опять втащили понятие «политическая устойчивость» и принялись варить черное варево новых репрессий, пока суровым окриком из Москвы их не поставили на место. Не те времена. Но отстраненные от боевой работы, они брали реванш, расправляясь с солдатами и командирами, побывавшими в плену или вышедшими из окружения.

Также очевидной стала неспособность территориальных органов НКВД вести эффективную борьбу с немецкими диверсантами и шпионами. Это не со своими гражданами воевать! Совершенно логично стала выстраиваться разведывательная и контрразведывательная работа воюющих фронтов и армий. Что и привело в конечном итоге к созданию в 1942 году контрразведки «СМЕРШ», подчиненной НКВД, но все более самостоятельной к исходу войны.

Лаврентий Павлович Берия, как политик и государственный деятель, сразу почувствовал, что его еще вчера безграничная, по сути, власть теперь приобретает четкие границы. И вот теперь его, наркома внутренних дел и члена Политбюро, иногда задерживали в приемной Сталина, в то время когда там были с докладом нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков. Он вдруг почувствовал, что его стали приглашать больше для того, чтобы, выражаясь лексикой его подчиненных, «пощекотать невроз». Да и в поведении военных Берия отмечал некую независимость, которую они не проявляли раньше. Он сожалел, что в свое время недооценил предложение Судоплатова о создании специальных частей и санкционировал создание лишь особой группы войск НКВД. Его заместитель мыслил верно – теперь окончательно убеждался он. Также он понимал, что в дела военных ему сейчас лучше не лезть. Пусть воюют. В эти первые недели и месяцы войны он совершил одно из самых чудовищных своих преступлений. Личным приказом он санкционировал уничтожение арестованных на тот момент военных специалистов, в том числе нескольких высших военачальников. Официально он объяснил бы это опасностью содержать такое количество врагов во время войны, спроси кто его о причине такого приказа. Но был и личный мотив. Он понимал, что при остром дефиците военных кадров очень многих придется выпустить и отправить на войну. А эти люди уже не простят власти издевательства над собой и своими семьями. Они неминуемо будут командовать и полками, и дивизиями, и целыми армиями. И еще не известно, куда могут повести свои полки эти полководцы. И та же власть в лице Сталина именно его, Берию, сделает тогда ответственным за все.

Глава 15. Быховские узники 

По всей России ходили смутные слухи о свершившемся в Петрограде перевороте. Кто-то считал его новой, еще одной революцией, а кто-то очередными беспорядками, которыми был богат завершающийся 1917 год. Накрапывал холодный дождь, из-за которого и без того темная ноябрьская ночь казалась еще темнее. У ворот бывшего католического монастыря, у наспех сколоченной из грубо отесанных досок сторожевой будки разговаривали двое солдат караула.

– А что, Ванька, будешь стрелять, коль их благородия тикать вздумают? – спросил один из солдат, сворачивая самокрутку.

– Хотели бы тикать, уже тиканули бы, – отвечал другой. – Ты погодил бы курить. Какой-никакой, а караул все ж...

– Да какой тут караул – смех один...

– Смех смехом, а сдается мне, что мы наших офицеров от своих же солдат охраняем. Стой! Стрелять буду! – срывая с плеча винтовку, вдруг выкрикнул он.

Второй часовой выронил уже прикуренную самокрутку и, сорвав с плеча оружие, с опозданием в секунду крикнул в темноту:

– Стой! Кто идет?

– Свои! – ответили из тьмы.

– Пароль...

– Сибирь.

– Проходи.

Из темноты вышел Суровцев, в солдатском обмундировании, с небритым несколько дней лицом. Поверх солдатской шинели был приколот красный революционный бант.

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие!

– Здравствуйте, братцы, – устало поздоровался офицер. – Что нового?

– Все по-старому у нас. А вы, часом, не из Ставки? – спросил тот, которого звали Иваном.

– Из нее, родимой, – в манере, соответствующей солдатскому обмундированию, ответил офицер.

– Ну и что в Ставке деется? – развязно поинтересовался другой солдат.

Не ответив, офицер прошел мимо и скрылся за дверью монастырских ворот.

– В другое время уже по зубам получил бы, – склонившись к земле в поисках цигарки, проговорил солдат.

– И правильно получил бы. Хотя наши-то офицеры не драчливые.

– Это теперь они мирными стали, а дай им прежнюю волю, они быстро бы нас подравняли, а о генералах и говорить нечего... Пока последнего солдата не израсходуют – войну не кончат.

С сентября по ноябрь 1917 года в среде арестованных Временным правительством генералов и офицеров – участников так называемого Корниловского мятежа, окончательно вызревала идея Белого движения. Точно зная, какие тяжелые дни им предстоят, судьба подарила, как потом выяснилось, два месяца вынужденного отпуска. Атмосферу в стенах бывшего католического монастыря, приспособленного под тюрьму, вряд ли можно назвать тюремной. Охраняли мятежников солдаты полуроты Георгиевского батальона. Сформированный из георгиевских кавалеров, личный состав батальона откровенно сочувствовал заключенным. Внутреннюю охрану несли кавалеристы Текинского полка, лично преданные Корнилову. Было что-то трогательное в этой взаимной привязанности туркменских всадников к Корнилову и искренней к ним любви со стороны бывшего главнокомандующего русской армии.