Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

волосы. Безучастно глядя перед собой. Гребень запнулся. С силой дёрнула. Гребень запутался ещё больше. Дёрнула сильнее, слёзы выступили. Она безжалостно и зло стала рвать, рвать, рвать.

— Мари?

Муж стоял в дверях с подносом в руках. Уже переодетый на ночь в стёганый халат. Робко улыбнулся:

— Какао. Играю твою горничную.

Мари смотрела на него в зеркало. С поднятой рукой, держась за гребень.

— Ты пришла с прогулки такая промокшая.

В голосе его чувствовался вопрос. Можно было притвориться, что не поняла. Он не спросит прямо, о нет, прямо — он не спросит. И можно будет жить дальше.

В зеркале Мари видела его лицо.

— Я поскользнулась на траве и упала, — бесцветным голосом начала она. — В лесу.

Она увидела, что муж испугался.

— Как бы ты не простудилась, — быстро перебил. — Вот, выпей горячего.

Поставил поднос. Поднял фарфоровый чайник. Наклонил. Запахло горячим шоколадом. Стал подниматься сладкий пар.

— Я шла… — опять начала она.

Струя дрогнула.

— Ах, пролил. Нет, не возьмут меня в горничные!

Теперь он говорил — чтобы не дать сказать ей. Он видел: с ней творилось что-то неладное, не то. И боялся этого. Во что бы то ни стало надо притвориться, что не понимает. Не дать этому выплеснуться. Не сейчас. А завтра будет уже поздно. Завтра можно будет жить дальше.

— Я хотела пойти… — опять начала она.

— А вот я забыл! — радостно воскликнул муж. Вынул, щёлкнул, раскрыл — и подал ей парную миниатюру. — Сегодня фельдъегерь бумаги из Петербурга привёз. Граф Резанов был так мил, вложил для меня. Это формально запрещено. Но как любезно с его стороны, правда?

Мари взяла. Она молча смотрела на портреты. Дети вышли прелестно. Художница уловила то самое выражение, которое так любила в обоих мать: весёлое и доверчивое удивление. Точно услышала голоса: «Правда, мама?»

Защипало в носу.

Муж наклонился к её темени. Поцеловал волосы. Положил руку на плечо. Он тоже смотрел на портреты, с нежностью, но и с тревогой сказал:

— Какие они у нас прелести, правда?

Мари заплакала.

— Мари! Мари, что это?

Теперь он уже не пытался скрыть свои чувства: он боялся. Она услышала его страх. Она поняла, чего он боялся. Что не получится жить дальше.

— В лесу я…

Если всё прорвётся сейчас.

Она уронила руку с портретами детей на колени, посмотрела на них, в сторону, и сказала:

— …я потеряла косынку.

— Косынку?

И зарыдала. Медальон соскользнул с её колен на пол.

— Мари! — испугался муж. Боялся, что сейчас услышит.

— Мне так… она нравилась… — выдавила сквозь всхлипы.

Облаков подошёл, обнял. Растерянно гладил жену по темени. По вздрагивающим плечам. Он боялся увидеть её лицо. И прочесть по нему правду.

— Милая… Косынка! Вот ерунда. Послушай-ка. Выпей какао. Хорошо поспи. Утром всё будет выглядеть иначе. Так ведь?

Она кивнула лбом ему в живот.

«Косынка, — смятенно думал Облаков. — Хм. Правда это? Дамы ведь рыдают из-за ерунды. А если неправда? Да какая разница. Главное, живём дальше».

Муж заговорил — стараясь утешить и не дать ей одуматься, передумать, а разговору — вернуться на гиблое место. В голосе звенело облегчение:

— Вернёмся домой, пойдём в Английский магазин. Купим другую. Выпишем из Лондона, если нет в магазине. Какую только захочешь.

Жена всхлипнула, успокаиваясь, кивнула опять.

Прикосновения ли к лицу разбудили его или все сразу — утренний холод, ощущение шёлка под щекой, запах духов, — пробуждение было блаженством. Его голова лежала на её коленях, и она платком вытирала ему лицо.

«Мари». Бурмин не спешил открыть глаза. Не желал гадать, как так вышло. Просто ощущал, как сквозь него и неё не спеша течёт время. Он был счастлив.

«Вот всё само устроилось».

Улыбнулся. Поймал её руку, задержал, наслаждаясь теплом кожи, поцеловал. Открыл глаза. Мир рождался вместе с днём. Луна превратилась в бледный отпечаток самой себя. Цокали и свиристели первые птицы. Траву обволакивал утренний туман. Солнце ещё не поднялось, но край неба уже был светел. Поодаль щипала траву лошадь. Лицо княжны Несвицкой склонилось над ним.

Он вскочил.

Княжна торопливо смяла в кулаке платок, которым вытерла его лицо.

Её собственное было покрыто ссадинами, скула опухла. Платье разорвано и грязно.

— Что с вами случилось? — Бурмин был равно изумлён её появлением и её обликом. Ужас пронзил его.

Но княжна выглядела спокойной. Даже умиротворённой. И уж точно нимало не смутилась.

— Лошадь не привыкла к лесу, испугалась, понесла. И я упала. — Она держалась просто и естественно.

Но Бурмин заметил, как в глазах её остановился вопрос: «А вот что случилось с вами?»

Бурмин в замешательстве оглядел своё испачканное порванное платье.

— Мой бог… Похоже, меня тоже сбросила лошадь.

Княжна засмеялась:

— Я наткнулась на вас во время вечерней прогулки. Вернее, когда уже успокоила эту