Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

— Но выбирают же! Не смей про это и думать. Кодекс есть кодекс. Не мы завели, не нам нарушать.

— О, ещё один маленький капрал у нас тут, я гляжу, завёлся: сорок веков смотрят на нас сейчас с пирамид, или с чего они там на нас смотрят… С дубов.

— Не сорок, а пять.

— Чего?

— Веков. Пять. С дубов смотрят.

Первый взорвался:

— Всё, мочи больше нет. Дерьма лучше объесться, чем с тобой спорить. Пошли тогда, хватит на него лупиться, как на мать родную. Не забудь только, я тебе советовал его сразу сделать. Не скули потом.

Но прежде чем уйти, они вдвоём, кряхтя, перекатили Бурмина на бок. Он полежал миг-другой, судорожно скорчился, его вырвало водой.

…Когда наконец Бурмин сумел открыть глаза, разлепить губы, шевельнуть пальцами, первое, что он увидел, был лоснистый продолговатый блик. Он мелко ритмично подпрыгивал туда-сюда.

Несколько мгновений Бурмин смотрел, как блик прыгает, прислушивался к нараставшему тихому ужасу. Он чувствовал себя в теле новым жильцом, который застал в комнатах незнакомые предметы.

Тело звалось его именем и лежало на койке. Койка стояла в австрийском госпитале. А рядом, заложив ногу на ногу, сидел Облаков, хмурился, читал английскую книжку и покачивал начищенным сапогом.

Вот как всё это и началось. Тогда.

…Бурмин лёг на дно, на нежный песок. Чёрная вода ласкала открытые глаза. Шёлковыми лентами колыхались и обвивались вокруг ладоней, шеи, лица водоросли.

Остаться бы здесь навсегда и ничего больше не помнить. В груди уже теснило, лёгкие горели. Только подождать, когда померкнет в глазах, и… Но уже знал, что и в этот раз не сможет — как не смог все прежние. Невесомо перевернулся. Ударил руками, тело взвилось вверх.

Алина врала и maman, которую ей просто хотелось позлить, и брату, которого дразнила по привычке. Но обмануть саму себя было невозможно: ехать ей было некуда и не к кому.

Смоленск до смерти надоел ей. Алина не обладала поэтическим воображением, чтобы находить прелесть на проторённых дорогах, и при виде маленьких кривых улочек и низеньких домиков, большей частью деревянных, её охватывала такая тоска, точно живой заколотили в гроб и уже стучала по крышке земля. А ведь только приехали. При мысли, что здесь придётся провести лето, год, столько, сколько понадобится, хотелось завизжать.

Досада была тем сильнее, что вины за собой Алина не чувствовала. Она понимала, что петербургские ханжи порицали её не за то, что она сделала (иные и похуже штуки выкидывали), а за то, что попалась. Вот только за это, пожалуй, она и готова была упрекнуть себя: смелее надо было действовать, наглее, тогда бы и не попалась, вот ведь дура…

Скачка успокоила её. Ночь скрыла убогие деревенские виды, засорённые серыми избёнками, как подсолнечной шелухой. В кромешной темноте поблёскивали ртутью лужи в колеях, между которыми тянулся гребень спящей травы, всё остальное казалось таинственным движением теней. В зазоры и разрывы по правую сторону от дороги блеснула лунная дорожка: озеро или река.

«Где-то неподалёку должно быть имение этого самого господина Бурмина», — сообразила Алина.

Она ещё не успела изучить эти места. Но мысль о господине Бурмине, предмете энергичных пересудов всего смоленского света, придавала ночи хоть какую-то цель. К тому же на бале он был под таким сильным впечатлением от неё. И исчез он так внезапно. Всё это заслуживало внимания, начиная с самого первого пункта: он в самом деле разорён?

Многое можно простить романтическому герою, но не бедность.

Скрывая от самой себя, что надеется увидеть имущество если не изрядное, то достаточное (для чего достаточное? Алина и сама бы внятно не ответила), она уже подняла локти, чтобы… Как вдруг лошадь запнулась на скаку. Зубы Алины клацнули, всё тело бросило вперёд, лицом в гриву, а шляпка с вуалью сбилась. На дорогу выскочила женщина в светлом платье. Алина изумлённо узнала госпожу Облакову. Генеральша стремглав перебежала дорогу и бросилась прочь, как заяц. Не похоже, чтобы глядела по сторонам. Алина успела заметить сырые травяные пятна сзади на платье. Ухмыльнулась. О, эти буколические радости при луне. Но, дорогуша, вы хоть бы подстелили… Платье жаль, хорошее. Лошадь под Алиной крутилась, не слушая повод, и стало не до развратной генеральши. Алина прикрикнула, ударила хлыстом. Та пошла, загребая, боком, ударила задними копытами, привстала на дыбы. Дёрнула было с места в галоп — в том же направлении, куда скрылась Облакова. Алина тянула поводья так, что голова животного почти прижалась к шее, пригибалась на крупу, как могла, и проклинала дамское седло. Если эта тварь… Тварь тут же шарахнулась, как Алина опасалась, и Алина сорвалась из седла. Но не выпустила поводья. Внезапный удар дёрнул её руку куда-то вверх — и всё тело следом. Повод ожёг ладонь на прощание. Земля шершаво ударила Алину снизу — по лицу, боку, в бедро. Лошадь с визгливым ржанием замотала мордой. Захрапела. Ударила задними копытами. Стала подниматься на дыбы. Передние копыта зависли над головой Алины, но она успела перекатиться, копыта грохнули о землю. Алина упёрлась руками, вскочила. Бросилась наперерез. Успела поймать под уздцы. Собственный хлыст болтался на запястье. В лицо летели клочья пены. Ушибленный глаз закрылся и пульсировал. Колено скулило. «Потом», — приказала Алина. Увернулась от передних копыт. Увернулась от зубов. Вывернулась, хлестнула лошадь хлыстом по глазам. Конь зажмурился, на миг растерялся. Мига хватило. Алина крепко ухватилась за гриву. Ногу в стремя. Закинула себя на холку, мимо дамского седла. Обхватила ногами. И ни на миг не переставала охаживать хлыстом. Конь крутанулся, присел, стукнул всеми четырьмя копытами. И ринулся в чащу. Алина едва успела пригнуться к мокрой шее, чтобы не сбило веткой.

Мари отпустила горничную. Стала расчёсывать